Старая-старая быль

Прохор и сам знал, что ежели отец что решил, то так тому и бывать. Поворочавшись в постели до позднего часу и всё думая о произошедшем, он решил, что пока рано отчаиваться. Слова матери вселили в него надежду, и он наконец заснул.

Время шло, весеннее солнце топило снега, а Прохор всё не решался спросить отца или мать, будет ли после Пасхи сговор его и Глаши. Хотел было просить Федюньку выведать про это, но зная говорливость мальчишки, не стал этого делать.

Между тем, лихо пришло и в их тихие глухие края. Сначала по деревне поползли только слухи. Местные кумушки начали судачить, что в их лесном краю, покрытом непролазными болотами и глухой чащобой, объявились разбойники. Вот самые что ни на есть настоящие, бандой налетали на деревни, грабили избы, уводили скот, били птицу.

– Вот, намедни хутор-то, Бережной, как есть разграбили, и в Троицкую наведывались тоже, люди бают, – говорила у колодца старая Михайлиха, у которой родня жила в большом селе Архангельском, где была даже своя газета.

Михайлиха изредка бывала приглашена в гости к сродникам в Архангельское и привозила оттуда новости, хотя, поди знай, что из них правда, а что нет.

– А что же, Управа? Споймать душегубов, да и на каторгу! – отвечала Михайлихе нарядная Агафья Молчаева.

– Дак а что – Управа! Послали какого-нибудь урядника, еще безусого мальчишку, а он – никого же не убили. Пограбили, так это еще неизвестно, сколь в деревне курей было да коров, и сколь разбойники увели! Может, и нет разбойников никаких. Вот тебе и Управа! – горячилась в ответ Агафье Михайлиха, – А что в Ивановке мужиков сильно побили, когда они скот да добро пытались отбить, дак это они может сами подрались меж собою. Вот что Управа говорит!

Помолчав, Михайлиха подождала, когда от колодца уйдет жена Петро Бурака, у которой дальний сродник, по слухам, где-то в какой-то Управе служил, а потом негромко добавила:

– Не до нас сейчас никому, не до наших дебрей… У Управы другие теперь заботы, поговаривают… Против царя, сказывают, заговор какой умыслили, вот где Управе лишенько… Ссыльных к нам привозят, а за ними догляд нужон. А наши куры да коровы, кому надобны. До Бога высоко, до царя далеко. Так и живем…

Глава 3.

Прохор слыхал деревенские пересуды, и не знал, радоваться ему или горевать. Страшно ему было и за отца, который постоянно мотался глухими дорогами по делам своей артели, и за Ефима, который тоже был лакомой добычей для людей, охочих до чужого.

А радовался он тому, что мать нарочно пригласила в гости местную сватью, бабку Фотинью Никиткину. Пелагея Захаровна потчевала гостью чаем и выбрав минуту, когда и Прохор был в горнице сказала свахе:

– Фотинья Григорьевна, помнишь, мы с тобой говорили про сына моего, Прохора?

– Как не помнить, помню, – ответила довольная ласковым обращением хозяйки и вкусным угощением старушка, – Опосля Пасхи, как и уговаривались, пойду к Мельниковым, порасспрошу да на невесту погляжу, домовита ли, справна ли в работе.

– Не ходи пока, Фотинья Григорьевна, – попросила Пелагея, и у притихшего в углу Прохора стукнуло в груди от радости, – Мы с отцом поговорили, рано еще Проше, пусть оглядится, присмотрится. Да и времена нынче беспокойные, погодим со свадьбой годок, пожалуй.

– А и что, а и верно ты говоришь. Парень у вас видный, куда спешить оженить-то, успеется. Только ладно ли ему самому, если невеста ему люба? Такая долго в девицах ходить не станет…

–Ничего, это мы с отцом Глафиру для Прохора приглядели, а сам он о женитьбе и не чаял. А и достанется Глаша кому другому, знать на то Божья воля.

– Ну, как желаете сами, а я всегда вам помочь готова, – Фотинья хитро прищурилась на скромно сидящего в дальнем углу довольного Прохора, – Знать и правда, рано ему еще, ежели не горюет по такой невесте.

После того, как дорогую гостью проводили, Прохор кинулся к матери с благодарностью. Пелагея Захаровна обняла сына, рассмеявшись, и подумала, как же хорошо, что ей удалось уговорить Федота Кузьмича не сватать Глафиру, а подождать, когда сам Прохор об этом запросит родителей.

Между тем, пришла весна, начались работы. Люди сеяли хлеба, сажали огород и обихаживали свои избы после зимы.

У Федота Кузьмича забот прибавилось, теперь он редко дома бывал, и все хлопоты по хозяйству легли на плечи Прохора. А он и рад был, трудился с раннего утра до вечера, мать не могла им нахвалиться.

Одно только огорчало Пелагею Захаровну – перестал совсем Прохор ходить и на посиделки в кузнецову хату, и на поляну у реки, где гуляла деревенская молодежь…

– Что же ты, Проша, снова дома остался? Ведь ныне Светлая Седмица, слышишь, как девчата на поляне поют, сходил бы и ты.

– Устал я матушка сегодня, в другой день схожу, – улыбался в ответ Прохор.

Пелагея Захаровна вздохнула, погладила сына по широкой спине и отправилась раздавать нагоняй вернувшимся с улицы сорванцам Федюньке и Игнатке.