Старая любовь

Доктор Теобальд вздрогнул, как рекрут, услышавший голос сержанта по строевой подготовке.

— Конечно, болен! Так болен, что ему нужна сиделка, которая умеет ухаживать за больными, хотя бы для разнообразия. — С этими словами он захлопнул дверь перед моим носом, и я отправился своим путем, размышляя, то ли он не понял, что я имел в виду, то ли по-прежнему обманывал меня.

Несмотря на мои опасения по поводу здоровья Раффлса, в течение нескольких последующих дней я мог получать истинное удовольствие. На мне была приличная одежда, в карманах, как я уже говорил, неплохие деньги, которые я мог тратить без угрызений совести, даже слишком бездумно для сообщника человека, чья личная свобода зависит от всеобщего заблуждения, что он мертв. Я все так же восхищался Раффлсом, который оставался таким же смелым, как всегда, но в профессиональном отношении не мог рисковать так, как я. То, что для меня оставалось невинным развлечением, для него становилось недоступным. Он не мог даже купить билет за шесть пенсов и пойти на матч на крикетный стадион «Лордз», где и без него джентльмены часто вели себя далеко не лучшим образом. Он никогда не ездил на поезде, а выход пообедать был всегда связан с риском неожиданной встречи. Несмотря на то что Раффлс изменился, он тем не менее не мог открыто появиться ни в каком общественном месте, ни в какое время. А в свете последних событий — я предвидел — он станет еще осторожнее. Что касается меня, то я такого постоянного риска не испытывал. Я всегда мог воспользоваться возможностью «хорошо провести время».

Так я размышлял, когда ехал в двухколесном экипаже по дороге в Ричмонд. Мы с Раффлсом решили, что Ричмонд лучшее место на случай поисков загородного убежища, а добираться туда лучше всего в экипаже, который можно тщательно выбрать. Раффлс должен был написать на ричмондскую почту через неделю или дней через десять, и по крайней мере неделя была в моем полном распоряжении. С этим довольно приятным чувством я, удобно откинувшись на спинку, разглядывал себя в висящем немного под углом зеркале, которое я нашел ничуть не менее важным усовершенствованием в экипаже, чем резиновые шины. Я и правда был не таким уж неприятным молодым человеком, если только можно считать себя молодым в возрасте тридцати лет. Лицо у меня было самое обыкновенное, ни особым очарованием, ни выразительностью, которые так отличали лицо Раффлса, я похвалиться не мог. Но это отличие и было чревато опасностью, потому что впечатление, которое он производил, забыть было невозможно, а меня можно было спутать с сотней молодых людей, которых так много в Лондоне. Моралистам это может показаться невероятным, но мое тюремное заключение внешне никак не отразилось на моем облике, и я тешу себя надеждой, что зло, которое я совершил, никак не отпечаталось на моей физиономии. В этот день я сам удивился, каким чистым и свежим был у меня цвет лица, и даже слегка огорчился тем, насколько наивным казалось мое отражение в зеркале. Подросшие после затянувшегося отдыха усы цвета соломы несколько разочаровывали своими размерами, а в некоторых местах их просто требовалось нафабрить. Так что, разглядывая преступника, который однажды уже отсидел свое и неоднократно после этого заслуживал того же, только очень поверхностный или очень высокомерный наблюдатель мог бы вообразить, что замечает в моем лице признаки преступных наклонностей.

Во всяком случае, перед таким лицом не захлопывают двери первоклассных отелей без более явных на то оснований, и я, к полному своему удовлетворению, направил извозчика к гостинице «Звезда и Подвязка». Я велел ему также проехать через парк, хотя он и предупредил меня, что это будет намного дольше и дороже. Время было осеннее, и я подумал, что краски в парке должны быть чудесными. Раффлс научил меня ценить подобные вещи даже в разгар самого рискованного приключения.