Старая девочка

На его вопросы Вера честно ответила, что нет, поняла совсем недавно, ничего это в ней еще даже не успело устояться, одно она почувствовала во время вчерашней службы, другое сегодня, когда шла литургия, многое же ей стало ясно прямо теперь, во время исповеди. До этого люди, которые ее любили и год за годом ждали, верили, что она к ним вернется, заражали ее этой своей верой, путали ее, потому что, видит Бог, ни к кому из них она никогда возвращаться не собиралась. Но в последнее время, когда скоро она опять станет ребенком, а из тех, кто ее ждал, живы лишь несколько человек, она начала понимать, что, наверное, всегда шла к Богу — всё же остальное было нужно, чтобы ее никто не перехватил на полпути. Сейчас она почти совсем в этом уверена, сказала Вера отцу Михаилу и принялась подряд, без всякой хронологии рассказывать то, что из детства о Боге помнила.

Она говорила, как в семнадцатом году, когда из-за дороговизны покупать еду им сделалось трудно, отец начал разводить кроликов. Всё шло очень хорошо, у отца вообще, за что бы он ни брался, всё шло очень хорошо, а потом кролики вдруг заболели. У малышей выходила наружу кишочка, отсыхала, и они умирали один за другим. «Когда заболел последний из выводка, — говорила Вера, — я в отчаянии бросилась в ванную — единственное место в квартире, где можно было запереться, и, повалившись на колени, с жаром стала молить Бога, чтобы он выжил. Молитва моя была услышана, и кролик выздоровел. Это было чудо, но в тот раз, отец Михаил, — сказала Вера, — я вдруг усомнилась, что по такому незначительному поводу высшая сила согласилась вмешаться.

В том же году, — продолжала Вера, — я, кажется, впервые выступила против Бога. Мы жили тогда на даче в Ясеновке, где я очень подружилась с Маней Солоповой, нашей дальней родственницей. Мы с ней были неразлучны, и единственное, что меня огорчало, что Солоповы всей семьей ходят по субботам ко всенощной и к обедне по воскресеньям. Сами мы за лето были в церкви лишь два раза: на Троицу, когда церковь украшали живыми цветами и каменный пол весь усыпали травой, и в Успеньев день. В одну из суббот, прогуливаясь с Маней у их дома и с тоской думая о предстоящем одиноком вечере, я попыталась ввести Маню в соблазн. Я сказала ей: „Пойдешь сегодня молиться? А ты не ходи…“ — „Не пойду“, — решительно ответила мне Маня, она тоже этим давно тяготилась. Но тут на крыльцо вышла ее мать, Антонина Петровна, и строго сказала: „Маня, нам пора“, — и этого оказалось достаточно, чтобы моя подруга покорно за ней поплелась. Я помню, как тогда возмутилась родительским деспотизмом. Шла домой и плакала.

У меня была другая близкая подруга — Матильда Кнаббе, — говорила Вера, — и я не раз ходила с ней на богослужения в немецкую кирху, что у Сретенских ворот. Наверное, это грех, но лютеранское богослужение мне очень нравилось, так же, как и сама кирха внутри. Строгая отделка из темного дуба, отсутствие позолоты, икон, хоры, куда мы с ней забирались, и мощный орган, скамьи, на которых сидели молящиеся, опустив глаза в открытые молитвенники. Особенно я любила слушать орган; звучание его было таким медленным и сильным, что мне казалось, что оно подхватывает меня и уже вместе со мной поднимается вверх. Такого благоговения, как в кирхе, в православном храме я, пожалуй, тогда не испытывала.

Я хорошо помню Пасху, которая в пятнадцатом году выпала на второе апреля, — продолжала Вера. — С той же Матильдой Кнаббе мы сговорились в пасхальную ночь пойти гулять в Кремль. Дома мне разрешили легко. С нами пошли мои троюродные братья Боря и Володя Страховы. За полчаса мы дошли от Яузского бульвара, где жила Матильда, до Красной площади и через Спасские ворота вошли в Кремль. Почему-то под Пасху всегда бывает хорошая погода, вот и на этот раз ночь стояла совсем тихая, а вокруг было так светло от множества зажженных свечей, которые были в руках почти у каждого, что в темном высоком небе я не могла разглядеть ни одной звезды. Народу было море, и оно волнами ходило то туда, то сюда. Мы были веселы, наперебой болтали, даже смеялись, и, наверное, это было не очень правильно. Потом мы вышли на площадь, и около колокольни Ивана Великого я спросила своих спутников: „А вы знаете, что несколько лет назад с колокольни бросились гимназист и гимназистка, влюбленные друг в друга?“ — „Сумасшедшие“, — сказал Боря. Володя же промолчал, многозначительно сжав мне руку.