Старая дева

Мы проезжали мое имение. Унылый, обреченный на забвение и разрушение дом остался позади, и на меня накатила странная апатия. Разумеется, я впервые слышала о несчастной графине, допускала, что не доказали вину ее мужа неспроста — и не во взятках дело, а в том, что или улик не нашли, какие в эти времена улики, или же и вправду граф был ни к чему не причастен. Вот в чем была причина отказа старой девы Елизаветы Нелидовой выйти замуж за графа?

И выходит, об этом никто не знал, осенило меня. Это то, что осталось только между нами двоими. Иначе меня начали бы сживать со свету.

В курсе этого неудавшегося сговора мог быть мой брат.

— Может, и вправду не виноват, — очень осторожно произнесла я. — Подобное обвинение страшно.

— Кабы так, — вздохнула сестра и кивнула в ответ на поклон проезжавшего мимо мужика на телеге. — Отец Петр сам ее исповедовал на смертном одре. Граф сказал уряднику, что напали разбойники, а бедняжка графиня призналась, что муж ее ножом ударил. И если бы еще она бредила, так нет, до последнего в сознании была, кровью истекала…

— А разбойники были?

Сестра усмехнулась. Иногда в ее мимике или жестах проглядывала не благостная и довольная жизнью монахиня, а хитрая, хваткая, где-то даже жесткая женщина. Она не сказала мне ничего, но я должна была понять: какие разбойники, милая вы моя, кто бы бросался такими обвинениями, будь в том сомнения? Всяко не отец Петр.

Зачем графу Око и что оно такое, снова подумала я.

В храм мы приехали засветло, как сестра Феврония и хотела. Рыжий монашек подбежал заняться лошадью, а сестра легким жестом пригласила меня зайти в узкие резные двери белоснежного храма без купола, но с высоким шпилем с треугольником наверху чуть в стороне, и зачатками колокольни.

Я внимательно следила за всем, что она делает: вот тот же жест — правую руку к левой щеке, к губам тыльную сторону пальцев. Не слишком удобно, подумала я, повторив жест, но это могло быть и с непривычки. Поклониться, сложив руки крест-накрест на груди. Ритуалы были нехитрые.

Церковь внутри была не похожа на наши. Никаких возвышений, икон в привычном мне понимании, свечи горели, но как освещение. Стены украшали картины — не с ликами, а ближе к нашим фрескам, все они изображали сцены из священных книг, и был, видимо, основной символ — сложенные вместе ладони и над ними крохотное солнце с восемью лучами. И было много, невероятно много живых цветов в строгих глиняных вазах.

— Отец Петр! — крикнула сестра. — Граф денег дал на колокольню, а Елизавета Григорьевна нам со школой поможет! Хвала Преблагому!

Наместник показался из ниши где-то в глубине церкви. Моложавый, крепкий, но вместе с тем изящный, даже хрупкий, на наших священнослужителей он с виду был абсолютно не похож — никаких отличий, никаких знаков принадлежности к сану, кроме, может, монашеского одеяния и — что меня очень удивило — на его руках были такие же браслеты, как у урядника.

— Хранит вас Премудрейший милостью своей, — улыбнулся отец Петр. Он подошел ближе, и я убедилась, что он гораздо старше, чем мне показалось сначала. — На вечернюю службу приехали?

С чего точно мне не стоило начинать, так это со лжи священнику.

— Поговорить хочу, отец, — призналась я. — Мне посоветоваться больше не с кем.

Это правда. Почему бы и нет? Отец Петр указал мне на нишу, откуда он вышел, и я с готовностью прошла через короткий коридорчик в большую светлую комнату. Стол, стулья, шкаф, забитый книгами, в углу — мольберт и недописанная картина.

— Брат Влас ушел уже, — успокаивающе объяснил отец Петр, проходя следом за мной и закрывая дверь, — он нам не помешает. Вижу, что мучит вас что-то всерьез, Елизавета Григорьевна.

Я села, расправив на коленях платье. С чего мне начать?

— На мне и правда проклятье какое-то, отец? — Если кто и ответит мне как есть, то наместник. По рассказам я могла судить, что он строг, но справедлив, не то чтобы так много я о нем успела услышать.

— Разве что глупости людской и жадности, — улыбнулся отец Петр и сел за стол напротив меня. Лицо его лучилось добрыми морщинками. — Знаю, молва недобрая. Но греха на вас в том нет. Что до проклятья — нет у людей такой силы, только воля Преблагого на то. Примите ее.

Мне стало легче. Хотя бы знать, что мое положение вековухи ничем мне действительно не угрожает. Нужно было задать второй вопрос и таким образом, чтобы опять же выразить лишь свои девичьи опасения, а не вызвать настороженный интерес.

— Зачем я могу быть кому-то нужна как хозяйка Ока, отец?

Я поняла, что спросила неверно, судя по тому, что отец Петр даже рот приоткрыл, но нет, это было секундное замешательство; он покачал головой и нахмурился. Что, возможно, было хуже, чем если бы он посчитал мой вопрос глупым или вообще ничего об этом не знал. Но как и большинство священников, отец Петр был с паствой предупредителен и деликатен.

— Вы же не обладаете даром, — он постарался скрыть изумление. — Око без дара — лишь безделушка, не стоящая ничего, разве что как всякое золото.