Станция Солярис

Со здешними нравами я уже вполне освоился, поэтому просто подошел и сел рядом. Ни Равнодушная, ни бородатый даже бровью не повели. Девушка полулежала, перебирая пальцами ножку бокала, а бородатый читал листок за листком и аккуратно складывал их на столике перед собой.

– …Eе белое платье пронзило мой мозг бесформенным пятном и внезапно обрело очертания дикой радости, – самозабвенно молол бородатый. – Дикая радость струилась в окна сквозь бледный свет пасмурного утра. Я подумал, что день начинается не так уж плохо, если все рассыпается в прах, как яркие вспышки сердцебиений при виде зеленых глаз.

«Вечер кончается не так уж хорошо, – подумал я, – если рядом несут чушь».

Вслух я этого не сказал.

Равнодушная приоткрыла один глаз, неузнавающе-безучастно взглянула на меня и вздохнула. Бородатый, близоруко сощурившись, вцепился в очередной листок.

– Дикая радость моя плавно упала на колени, поплыла кровавым сердцем ожога, и боль от укуса бросила тень на тусклую стену. Все заполнилось легким туманом. «Спасибо», – шепнули сзади, и нежное облачко запорхало прочь, растворяясь под моим дыханием. Я встал и выдернул нож из раны.

Это было, пожалуй, похлеще разглагольствований розового поклонника покровителя нашего, чье имя неизвестно никому и так далее. Бородатый смело продирался сквозь дебри слов.

– Я ускорил шаги, окунувшись лицом в шершавый асфальт. Дикая радость звала меня теплой влагой. Горестный вой уходящего дня плеснул мне под ноги звонкую песню уныния.

Бородатый замолчал, начал рыться в своих листках. Видно, не мог найти продолжения.

– По-моему, такое уже где-то было, – сказал я. – Что-то в этом роде.

Бородатый еще некоторое время машинально перебирал листки, потом сунул их все в карман, с грохотом отодвинул кресло и поднялся. Только теперь я по-настоящему оценил, какой он огромный. Прямо не человек, а памятник, сошедший с пьедестала.

– Дур-раки! – выразительно и громко сказал бородатый. Равнодушная вздрогнула, и даже троица в углу, кажется, на мгновение прервала свое однообразное занятие. – Все вы дураки!

Он прошел к выходу, ступая, как статуя командора. И прежде чем хлопнуть дверью, оглушительно добавил:

– Завтра прочитаете в газете!

Ну да, вполне возможно. Ведь говорил же мэр, что каждый волен поместить в газете все, что ему вздумается. Любую чепуху… Стоп!

Стоп. Вот ведь он – источник.

Я непроизвольно вцепился в подлокотники кресла. Я боялся, что догадка окажется неправильной. Что источник совсем не тот.

– Здесь есть газеты? – спросил я охрипшим от волнения голосом.

Девушка слегка повела плечом и ничего не ответила.

– А дома у тебя есть? Читаешь газеты?

И тут произошло неожиданное. Равнодушная отшвырнула бокал, так что он со стуком покатился между столиками, сузила глаза и надрывно прошептала:

– Да! Да! Есть газеты. – Шепот перешел в злой крик. – И я их читаю!

Я моментально очутился на ногах. Отыскалось-таки веретено!

– Пойдем, покажешь.

– Ну что ты ко мне привязался? Что вы, уроды, все ко мне привязались? Что тебе надо от меня?

Может быть, я поступал жестоко, но по-другому не мог. Я схватил ее за руку и заставил подняться:

– Идем!

Девушка смотрела на меня, закусив губу, и в глазах ее плескался испуг. И, честное слово, испуг этот был гораздо лучше равнодушия.

Я потянул ее к двери. Она попыталась сопротивляться, но я держал крепко, и она вдруг покорно пошла, то и дело со злостью и испугом взглядывая на меня.

Оказывается, Равнодушная жила прямо над «Приютом уходящих в никуда». Мы торопливо прошли через пустую прихожую в комнату. Она тоже была пустой, если не считать одинокого привычного видео, покрытого пылью. Еще одна дверь привела в следующую комнату. Там стоял низкий столик, окруженный зелеными креслами, и на столике – бокал с недопитым рубиновым содержимым. И слепая черная маска у бокала.

Комнаты шли анфиладой, одна за другой, и все были почти пустыми. Зато последняя, шестая или седьмая по счету, своей обстановкой с лихвой окупала все предыдущие.

Я остановился на пороге, потому что не знал, как пройти дальше, а девушка начала пробираться к окну, закрытому тяжелыми багровыми портьерами. Мне бросилась в глаза массивная кровать под багровым же балдахином, достойным покоев королевы. Около нее располагалось низкое кресло. На его спинку было наброшено длинное фиолетовое платье. По другую сторону королевского ложа, занимающего добрую половину комнаты, стояло овальное зеркало на вычурных изогнутых ножках. На зеркале переливалась всеми цветами радуги обильная россыпь различных флакончиков, тюбиков и коробочек, которых было, по-моему, вполне достаточно для превращения в принцессу любой Золушки. Другой угол занимало роскошное кресло-качалка. Под ним валялась книга с яркой обложкой. Рядом, на полу, возле столика на колесах, стояла высокая ваза, весьма похожая на что-то античное, земное. У самой двери пристроился круглый стол, и весь этот хаос дополняли несколько стульев с разбросанными на них разноцветными масками для вечерних прогулок по Саду трех покойников.