Станислав Лем. Солярис. Магелланово Облако

БИБЛИОТЕКА ФАНТАСТИКИ • 19 Станислав ЛЕМ Солярис Магелланово Облако

Диалоги с будущим

1

Станислав Лем принадлежит к той яркой плеяде своеобразных писателей нашего века, благодаря творчеству которых научная фантастика из популярно-познавательного и развлекательного по преимуществу чтения превратилась к настоящему времени в полноправный жанр художественной литературы в самом строгом смысле этого слова. Конечно, как бы талантливый оригинальны ни были такие представители этого жанра, как Герберт Уэллс и Карел Чапек, Рей Брэдбери и Айзек Азимов, И. А. Ефремов и братья Стругацкие, а также сам Станислав Лем, подобное превращение объясняется не столько их личной одаренностью, сколько властным велением времени. Так, собственно говоря, обстояло дело всегда. Каждая историческая эпоха испытывала настоятельную потребность в своем духовном осмыслении и литературном выражении; традиционные формы уже не могли полностью удовлетворить эту потребность, что способствовало возникновению новых жанров, направлений и течений, обогащавших художественную литературу.

В исторической перспективе современная эпоха глубоких социальных преобразований и научно-технической революции выдвинула перед человеком и человечеством такие проблемы и открыла такие горизонты, которые с точки зрения обыденного сознания, с позиции повседневности выглядят поистине фантастическими. Быть может, объективная потребность в научной фантастике лучше всего подтверждается тем, что к этому жанру обратились даже писатели, уже завоевавшие прочную репутацию в литературе: А. Н. Толстой в СССР, Пьер Буль и Робер Мерль во Франции, Джон Б. Пристли в Англии, Итало Кальвино в Италии и многие другие. Это убедительное признание, в своем роде "усыновление" научной фантастики художественной литературой.

Научная фантастика — не столько литература о научных изобретениях и технических открытиях, о возможном будущем, ожидающем человечество, сколько литература о нашем времени и о нашем современнике. Некоторые даже полагают, что она более современна и своевременна, чем многие злободневные политические и бытовые романы. Конечно, если речь идет о лучших произведениях научной фантастики, мы часто можем почерпнуть из них больше сведений и составить более верное представление о социальных идеалах и нравственных проблемах, о надеждах и иллюзиях, о тревогах и разочарованиях нашей эпохи, чем из иных психологических романов.

Собственно говоря, именно в этом усматривают свое призвание сами писатели-фантасты. Станислав Лем в беседе с советским литературоведом Кириллом Андреевым подчеркивал: "Видите ли, научная фантастика совсем не пророческая литература, как иные ошибочно думают. Предсказание научных и технических достижений неминуемо обречено на поражение. Даже Жюль Верн кажется нам сейчас очень архаичным. Что же тогда говорить о сегодняшнем дне, когда невозможно предвосхитить все вероятные качественно новые скачки, которые совершаются в жизни человечества благодаря успехам науки! Фантастика скорее похожа на гигантскую и могущественную лупу, в которую мы рассматриваем тенденции развитая — социальные, моральные, философские... В сущности, говоря о будущем, о жизни на далеких планетах, я говорю о современных проблемах и своих современниках, лишь облаченных в галактические одежды"[1]. Такого убеждения С. Лем продолжает твердо придерживаться и поныне. В пространном интервью, данном им С. Бересю и публиковавшемся на протяжении многих номеров польского журнала "Одра" в 1984—1985 гг., затрагивая эту же тему о "земном и современном" содержании своего литературного творчества, Лем заявил: "Ну да, я считаю себя писателем-реалистом: ведь я занимаюсь реальными проблемами". Хотя у Лема есть несколько работ, специально посвященных философии и социологии науки, научная фантастика для него — в первую очередь не науковедение, а человековедение.

В книге Андре Моруа "Литературные, портреты" есть интересные соображения относительно широкого распространения в XVIII веке жанра философской повести; эти соображения проливают свет на социальные функции научной фантастики и в нашу эпоху, помогают, в частности, глубже понять творчество Станислава Лема, которого многие справедливо называют писателем-философом. "Но почему автор избирает такой своеобразный и потаенный философский жанр?! — восклицает Моруа в своем эссе о Вольтере. — Чтобы с наибольшей свободой подчеркнуть то, что в эссе может показаться читателю опасным, шокирующим или отвратительным. Более того, чем глубже погружается читатель в мир, где царит чистейшее безумие, тем скорее подчиняется автору, тем лучше воспринимает предлагаемые ему истины... То было время, когда роман и философская повесть вступают в новый период, когда идеи эволюционируют гораздо скорее, чем установления и нравы"[2].