Стальной царь

Свет залил удивительно чистое помещение. Кровать застелена, и вокруг никаких отбросов. Более того, комната выглядела совершенно нежилой. Я уложил Демпси, и он с тяжелым вздохом растянулся на постели. Теперь он уже не трясся мелкой дрожью, а изредка крупно вздрагивал. Он моргнул и поглядел на меня снизу вверх, когда я пощупал его пульс.

— А, большое спасибо, Бастэйбл, — сказал он. — Думаю, я должен поговорить с вами.

— Вам очень плохо, — сказал я. — Лучше поспите, если можете.

— Там, внизу, грабят, — сказал он. — Убивают друг друга. Может, в воздухе что-то такое… — он закашлялся; его затошнило. Я поднял его и попытался отобрать сверточки, в которые он вцепился, но он принял мою попытку весьма агрессивно и сопротивлялся с поразительной силой.

— Теперь я сам могу о себе позаботиться, старина, — слезы стояли у него в глазах, когда он опустился на подушки. — Я просто очень устал. Мне плохо, и я устал.

— Демпси, вы себя убиваете. Позвольте, я…

— Надеюсь, что вы правы, Бастэйбл. Но это слишком долго тянется. Хотел бы я иметь мужество убить себя, как порядочный человек.

Я встал и сказал ему, что зайду позднее посмотреть, как у него дела. Он закрыл глаза и притворился спящим.

Я ощутил то бессилие, которое знакомо людям, что сами искали утешения в наркотиках. Теперь я слишком хорошо знал, что чересчур мало могу сделать для этого бедного истерзанного парня. Помочь себе может только он сам. А Демпси, казалось, действительно терзала какая-то мука. Может быть, у него было особое видение вещей; может быть, боль гнездилась в его душе. Или какая-то часть его существа находилась в раздоре с его моральными принципами? Для меня было все очевиднее, что Демпси, несмотря на свой облик и поведение, был человеком со строгими моральными принципами и что именно поэтому сам был невысокого мнения о себе.

Я прошел по коридору к своей комнате и снял пиджак и брюки. Затем растянулся на кровати и стал слушать в темноте, как насекомые жужжат у решетки окна. Лунный свет заливал комнату. Вскоре я уснул.

Неожиданно я проснулся, охваченный ужасом. Дверь моя заскрипела и медленно открылась. Я предположил, что, покуда я спал, китайские поденщики напали на отель. Оглядевшись, я схватился за оружие.

Затем с облегчением увидел, что это Демпси. Едва держась на ногах, он привалился к дверному косяку. Лицо его было смертельно бледным, как обычно, но теперь он снова набрался сил.

— Простите, если я вам мешаю, Бастэйбл.

— Вам нужна помощь? — я встал и натянул брюки.

— Может быть. У нас осталось не так много времени, — он улыбнулся. — Хотя это, вероятно, и не практическая помощь.

Его глаза остекленели и затуманились, и я понял, что он принял какое-то тонизирующее средство, чтобы победить передозировку опиума.

Демпси тяжеловесно рухнул на мою кровать.

— Со мной все в порядке, — он говорил так, точно хотел убедить в этом самого себя. — Я только подумал, что мог бы немного поболтать. Вы хотели бы немного поболтать?

Я уселся в кресло рядом с кроватью.

— Почему бы и нет? — спросил я с напускной веселостью.

— Я вам уже говорил, что нет никакой причины относиться ко мне по-доброму. Я пришел сделать своего рода признание. Не знаю, почему именно вам, Бастэйбл. Может быть, потому что вы одна из жертв. Сингапур и все остальное…

— Это позади, — сказал я. — И все это, разумеется, не имеет с вами ничего общего. Война бесконечна. «Лучшее, на что мы можем надеяться, — это мгновения передышки посреди вечной битвы». Я цитирую Лобковитца.

Его сумасшедшие глаза сверкнули иронией.

— Вы тоже читали его. Вот уж не думал, что вы красный, Бастэйбл.

— Я вовсе не красный. И Лобковитц ещё меньше, чем я.

— Как посмотреть.

— Кроме того, я говорю так, исходя из большого личного опыта.

— Военного?

— Я был солдатом. Но в конце концов я пришел к заключению, что человечество, оказавшись в стабильном состоянии, само находит для себя источники напряженности. Эта напряженность делает нас теми, кто мы есть, и часто приводит к войнам. Чем больше наши достижения, тем ужаснее наше оружие.

— О, с последней мыслью я полностью согласен, — он вздохнул. — Но вы не думаете, что для человечества возможно принять эту напряженность и создать определенную гармонию между противоположными полюсами? Так возникает музыка.

— Мой опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды, вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении. Однако мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится в ужасающем состоянии. Этот отвратительный Армагеддон закончится, вероятно, только тогда, когда с неба упадет последний военный корабль.

— Так вы действительно считаете это Армагеддоном? Я не мог сказать ему того, что знал: что я уже пережил три альтернативные версии нашего мира и в каждом из них становился свидетелем чудовищного уничтожения цивилизации; что лично я несу ответственность по меньшей мере за одну из этих войн. Я только пожал плечами: