СТАЛИНИАДА

Существует легенда, что Сталин «убрал» Барбюса: боялся, чтобы он не отрекся от своей книги. Дело было сделано, и воспевший вождя писатель был уже не нужен.

Сталин и Ромен Роллан

Ромен Роллан симпатизировал нашей стране. Он находился в долгой дружеской переписке с Горьким, а приехав в Москву, часто с ним встречался. Французский мэтр заметил, что его русский коллега грустен и несвободен в общении. Откровенно поговорить Роллану и Горькому не удалось. По сталинскому указанию писателей всегда кто-то сопровождал.

Сталин и Андре Жид

Французский писатель Андре Жид интересовался жизнью СССР и приехал в Москву благожелательно настроенным. Однако приметливым писательским взглядом он проник сквозь пелену лжи и понял: сталинская власть противочеловечна, антидемократична и жестока. Однако Жид был достаточно умен, чтобы, находясь в Союзе, не признаваться в своих открытиях, восхвалял Сталина, а по возвращении в Париж остро и откровенно высказался о нем и его власти. В советской прессе «двуличный» Андре Жид был предан анафеме. Егосочинения объявили реакционными и до конца 80-х годов не переводили, не печатали и не упоминали сколько-нибудь положительно или хотя бы нейтрально.

Эпилог большого террора

В 38 г. Сталин сказал: "Чего бояться. Надо работать". Таков эпилог большого террора. Однако большой террор, раз начатый во имя власти Сталина, не мог кончиться совсем иначе как с концом сталинщины. Из большого он становился не очень большим, средним, полусредним, но никогда не делался маленьким и порой вновь разгорался до большого.

Гори, гори ясно, чтобы не погасло…

Инквизиция в 1415 году приговорила к сожжению идеолога Реформации, ректора Пражского университета Яна Гуса, боровшегося за воцарение раннехристианского принципа равенства мирян и духовенства. Вскоре на площади состоялась страшная казнь. Когда огонь уже запылал и первые языки его стали лизать ноги привязанного к столбу Яна Гуса, к костру подошла старушка и бросила в него вязанку хвороста. В этой вязанке хвороста увязаны в один пучок все проблемы взаимоотношений народа, интеллигенции и власти в сталинскую эпоху. Отечественная интеллигенция сгорала на костре сталинских репрессий, и обманутый пропагандой народ в святой простоте подбрасывал в этот костёр хворост.

"… безумная вакханалия не может продолжаться долго. Бесконечен список Ваших преступлений. Бесконечен список ваших жертв… Рано или поздно советский народ посадит вас на скамью подсудимых как предателя социализма и революции, главного вредителя, подлинного врага народа, организатора голода и судебных подлогов"

Ф. Р а с к о л ь н и к о в. Открытое письмо к Сталину

VI 1939–1941. "ДЕРЖАВЕЦ ПОЛУМИРА"

НЕИЗБЫВНОСТЬ СТРАХА И ОТЧАЯНИЯ

Дополнительное теоретическое обоснование террора

В конце 30-х годов Сталин сказал: "Чтобы выиграть сражение, нужны сотни тысяч красноармейцев, а чтобы провалить этот выигрыш, достаточно нескольких шпионов. Из всех экономии самая дорогостоящая — это экономия на средствах борьбы со шпионажем".

Так бдительность превращалась в подозрительность, нагнеталась шпиономания, обосновывалась политика репрессий.

Да, трудно жить в стране, которой управляют высокопоставленные лица, а не законы.

Живущий в страхе

Мой приятель О. Е. женат на дочери полковника МГБ в отставке. Полковник этот был близким другом Берия и многое повидал. Он рассказывал о совещании военных, которое состоялось в 1940 году в Кремле. Совещание вёл Ворошилов. Сталин с трубкой во рту ходил по комнате. За столом сидели высшие армейские командиры, перед входом в зал заседания сдавшие оружие, и работники МГБ, одетые в военную форму с пистолетами в карманах.

Полковник сидел за столом рядом с Окой Городовиковым, получив простое и недвусмысленное задание: держать руку в кармане и стрелять в Городовикова без предупреждения, если тот встанет с места. Таким был страх Сталина перед своим генералитетом даже после того, как Тухачевский, Якир, Блюхер, Егоров и тысячи других командиров были убиты. Факт поразительный даже для нравов тех времен.

О вреде и пользе географии

Однажды я — начинающий литератор — сидел в ресторане ЦДЛ в ожидании обеда. Подсел поэт Николай Глазков. Мы поздоровались, и он представился. Я — тоже, но сказал, что ему представляться не следует: он — человек известный и хотя его стихи не публиковались, я знаю многие из них. В подтверждение продекламировал несколько "рубай":