Сталинградские были

Котов внимательно выслушал план, предложенный снайпером, задал несколько вопросов.

— Будь по-твоему! — сказал он. — Сделаем все, что надо…

За немецким передним краем на отшибе стоял трехэтажный разрушенный дом. Он мог служить надежным укрытием не только от оружейного, но и минометного огня. Место вокруг было открытое и хорошо простреливалось во всех направлениях. Пользуясь ночной темнотой, Говорков добрался до этого дома и облюбовал себе место под разбитой лестничной клеткой.

Утром, в условленное время, с нашей стороны прилетел тяжелый снаряд и разорвался между двумя землянками врага. Перепуганные фашистские солдаты выскочили наверх и заметались в поисках другого убежища. Говорков дал по ним короткую автоматную очередь и притих.

Через равные промежутки времени наши снаряды рвались в гуще немецкой обороны. Фашисты, выбитые из насиженных мест, кидались от одного укрытия к другому. Говорков едва успевал нажимать на спусковой крючок.

К полудню он насчитал вокруг своей огневой позиции больше трех десятков убитых. «Удачная охота. Теперь, как стемнеет, можно и назад возвращаться…»

Видя, что артиллерийский обстрел прекратился, гитлеровцы стали потихоньку выходить из своих укрытий. Говоркову не терпелось продырявить еще две — три головы, но он боялся демаскировать себя без артиллерийского обстрела и всячески удерживался от соблазна. Но вот над одним окопом показался офицер в широкополой фуражке. Говорков не вытерпел. И тотчас в его сторону с воем полетели немецкие мины. Кольцо их сжималось все теснее и теснее.

«Засекли, — подумал Говорков и выругал себя за последний выстрел. — Выдержки не хватило. Теперь не выпустят, будут пытаться взять живьем…»

Когда свист мин утих, из блиндажей показались вражеские солдаты. Они ползком, перебежками пробирались к дому. Но Говорков сверху хорошо видел их, и они не могли укрыться от его выстрелов… Попытка захватить снайпера сорвалась.

Тогда гитлеровцы открыли по дому артиллерийский огонь. Едкая кирпичная пыль полезла в нос, в горло. Гитлеровцы выпустили около двух десятков снарядов. Казалось, после такого обстрела в доме не могло остаться ничего живого, да там никого и не было. Говорков, ужом проскользнувший через открытое место, стоял посредине командирской землянки и докладывал Котову о проведенной операции.

— Оказывается, и из-под земли можно фашистов выковыривать? — дружески улыбаясь, спросил Котов.

— Можно, — ответил Говорков, вспомнив свой давнишний разговор с командиром. — Русского человека только растревожь! Он все сможет…

Артиллерист Егор Акиньшин

Акиньшина Егора я впервые встретил в клубе колхоза «Красный август», куда приехал по делам редакции районной газеты. Тогда ему не было и двадцати лет. Он сидел у стены, на краю скамейки, и в ожидании спектакля рассказывал друзьям какую-то забавную историю. Те хохотали до слез, а он обводил их хитровато прищуренными глазами, делал удивленное лицо, будто не понимая причины смеха.

Ребята не могли успокоиться даже тогда, когда открылся занавес. Егор шикнул на них и пересел на другую скамью, очутившись рядом со мной.

В антракте мы разговорились о развлечениях деревенской молодежи и незаметно перешли на хозяйственные темы.

— Наш колхоз обязательно станет передовым, — говорил Егор. — Я это по народу замечаю. Зима в этом году наподобие капризного ребенка. Что ни день, то метели, но подготовка к весне, скажу вам, идет куда лучше прошлогоднего…

Слушая своего молодого собеседника, я удивлялся его умению не только трезво разбираться в текущих хозяйственных делах колхоза, но и заглядывать далеко вперед.

Я часто заезжал в «Красный август» и довольно близко узнал Егора Акиньшина и даже сдружился с ним. Был он из числа тех людей, для которых интересы колхоза — я бы сказал даже больше — честь колхоза — всегда стоят на первом месте. С юношеским задором он брался за любую работу, которую поручал ему бригадир или председатель колхоза. Выполнив одно задание, брался за другое и находил время побывать на занятии комсомольского политкружка, провести беседу с колхозниками, выпустить боевой листок.

Труд для Егора был постоянной потребностью. С наступлением полевых работ он весь преображался. Его продолговатое лицо с чуть насмешливыми глазами становилось веселым, довольным. И мне нравилась его неугомонность, трогательная привязанность к земле, которая хорошо сочеталась с унаследованной от дедов практической мудростью хлебороба.

— Земля любовь любит, любовью и отплачивает, — убежденно сказал он мне, когда накануне весеннего сева мы обходили черные, дышавшие теплом поля.

— Тебе, Егор, учиться надо, — посоветовал я. — Хороший бы из тебя агроном вышел.

— Я об этом давно подумываю, да вот с колхозом жаль расставаться. Но все же осенью поступлю в техникум…

А осенью пришла повестка явиться в райвоенкомат на призывную комиссию. Там его признали вполне годным для несения действительной военной службы, и вскоре Егор выехал — на Дальний Восток.