В августе 1905 года Сталин перелагает ту главу книги Ленина «Что делать?», которая пытается выяснить взаимоотношение между стихийным рабочим движением и социалистическим сознанием. По изображению Ленина, рабочее движение, будучи предоставлено самому себе, неотвратимо влечется на путь оппортунизма; революционное сознание вносится в пролетариат извне марксистской интеллигенцией. Здесь не место для критики этой концепции, которая целиком относится к биографии Ленина, а не Сталина. Сам автор «Что делать?» впоследствии признал односторонность и тем самым неправильность своей теории, которую он эпизодически выдвинул как батарею в борьбе с «экономизмом» и его преклонением перед стихийностью рабочего движения. После разрыва с Лениным Плеханов выступил с запоздалой, но тем более суровой критикой «Что делать?». Вопрос о внесении в пролетариат революционного сознания «извне» снова приобрел актуальность. Центральный орган большевистской партии отметил в анонимной статье грузинской газеты «прекрасную постановку вопроса» о внесении сознания «извне». Эта похвала цитируется ныне как своего рода свидетельство теоретической зрелости Кобы. В действительности дело шло об одном из обычных поощрительных отзывов заграничного центра по адресу того или другого провинциального издания, когда оно вступалось за идеи или вождей своей фракции. О качестве статьи дает достаточное представление следующая цитата в переводе Берия: «Современная жизнь устроена капиталистически. Здесь существуют два больших класса: буржуазия и пролетариат, между ними борьба не на жизнь, а на смерть. Первого его жизненное положение вынуждает укреплять капиталистические порядки. Второго же то же положение вынуждает подорвать и уничтожить капиталистические порядки. Соответственно этим двум классам и сознание вырабатывается двоякое: буржуазное и социалистическое. Положению пролетариата соответствует сознание социалистическое… Но какое значение имеет одно социалистическое сознание, если оно не имеет распространения в пролетариате? Оно остается лишь пустой фразой и больше ничем! Совершенно по-другому повернется дело, если это сознание найдет распространение в пролетариате: пролетариат осознает свое положение и ускоренным шагом устремится к социалистической жизни» и т. д. Подобные статьи спасены от заслуженного забвения только дальнейшей судьбой их автора. Но совершенно очевидно, что статьи сами по себе не объясняют этой судьбы, скорее делают ее более загадочной.
В течение всего 1905 года мы по-прежнему не находим Кобы в числе кавказских корреспондентов Ленина и Крупской, 8-го марта некто Тари сообщает им из Тифлиса отзыв некоторых кавказских меньшевиков: «Ленин понял время раньше других и лучше других». Тот же Тари пишет: «Ленина называют своего рода Базаровым среди этих Аркадиев Николаевичей». Дело идет о героях Тургенева: Базаров – тип практического реалиста, Аркадий Николаевич – идеалист и фразер. Под именем Тари редакция исторического журнала делает пометку: «автор неизвестен». Уже одна меткая литературная ссылка показывает, что Сталин не мог быть автором письма. За вторую половину 1905 года в статьях и письмах Ленина, опубликованных до сих пор, названо свыше 30 социал-демократов, работавших в России; из них 19 по возрасту ближе к Ленину, 12 – к Сталину. Самого Сталина в этой переписке нет, ни в качестве прямого участника, ни в качестве третьего лица. Мы можем, таким образом, твердо держаться уже сделанного нами заключения, что Сталин просто выдумал эпизод с получением им письма от Ленина в 1903 году.
После разрыва с редакцией «Искры» Ленин, которому было около 34 лет, пережил месяцы колебаний, вдвойне для него тяжелых, ибо несвойственных его характеру, прежде чем успел убедиться в сравнительной многочисленности своих приверженцев и в силе своего молодого авторитета. Успешная подготовка нового съезда обнаружила несомненный организационный перевес большевиков. Руководимый Красиным примиренческий Центральный Комитет капитулировал, в конце концов, перед «незаконным» Бюро комитетов большинства и примкнул к съезду, которого не сумел предотвратить. Так, собравшийся в апреле 1905 года в Лондоне Третий съезд, от которого меньшевики отстранились, ограничившись своей конференцией в Женеве, стал учредительным съездом большевизма. 24 делегата с решающими, 14 – с совещательными голосами, – все это были почти без исключения те большевики, которые пошли за Лениным с момента раскола на Втором съезде и сумели поднять комитеты партии против объединенного авторитета Плеханова, Аксельрода, Веры Засулич, Мартова и Потресова. На съезде был узаконен тот взгляд на движущие силы русской революции, который Ленин развил уже в прямой борьбе со своими бывшими учителями и ближайшими сотрудниками по «Искре» и который получил отныне большее практическое значение, чем общая с меньшевиками официальная программа партии.