Сталин против партии. Разгадка гибели вождя

— Хорошо. В период правления Хрущева вы скрывали свою осведомленность, но после его свержения, при Брежневе можно было выступить с разоблачением многочисленных версий о якобы неестественном характере смерти Сталина, которые наплодил Никита Хрущев?

— Во-первых, ничего мне скрывать от Никиты Сергеевича не пришлось, поскольку он все прекрасно знал, в том числе и о моей осведомленности. Видимо Василий все ему выплеснул в лицо, за что и загремел на восемь лет в места не столь отдаленные, а затем скоропостижно в мир иной. Сразу после смерти Сталина Хрущев пригласил меня к себе и в течение без малого пяти часов вел душещипательную беседу о великой утрате, понесенной советским народом и всем прогрессивным человечеством. Кстати, его интересовало: знаю ли я, где находятся сталинские архивы?

— А Вы?

— Ответил, что я не архивариус и такие вещи мне не ведомы. Уже из этой беседы я уяснил, что за мной будет установлена тотальная слежка, впоследствии я понял, что Хрущев опасался меня, вернее моей осведомленности об истинной подоплеке болезни и смерти Сталина.

— Откуда Вам это стало известно?

— Когда председатель КГБ Шелепин сочинил на меня соответствующую справку, я пожаловался Никите, который тут же его и продал: «Это, — говорит — не я, это железный Шурик по своей инициативе, а лично я Вас люблю и уважаю». Он действительно до самой своей кончины уважительно относился ко мне, следил за моими успехами на научном и литературном поприще. За несколько месяцев до своей кончины пригласил меня на дачу и, расчувствовавшись, попросил у меня прощения, а за что, так и не сказал. Прощаясь, он утирал слезу, выкатившуюся из его глаз, и многозначительно заявил: «Скоро мне предстоит встреча с «Отцом».

— Ну, а Брежнев?

— А что Брежнев. Он тоже неоднократно беседовал со мной, помогал по жизни, хотя я уже ни в чем не нуждался. В 1977 году один из его помощников (называть его фамилию не буду, он и ныне здравствует), очень дотошно выспрашивал меня, что я знаю о местонахождении оставшихся в живых офицеров личной охраны Сталина.

— А Вы?

— Ответил, что я не пастырь, чтобы на протяжении без малого четверти века сторожить рассеянных по стране агнцев божиих.

— А когда Вы узнали о «рождении» версии Лозгачева?

— В конце горбачевской перестройки. В начале 1990 года я пригласил к себе Лозгачева и вот на эту пленку записал его рассказ, который и воспроизвел потом в своей книге «Сталин» (при этом Жухрай показал мне бобину с магнитофонной лентой)[143].

— Владимир Михайлович, разрешите повторить вопрос, заданный Вам корреспондентом «МК» два с половиной года тому назад?

— Вы что, сговорились, — воскликнул гневно Жухрай, — опять муссируете эту нелепость про отравление Сталина! Не было и не могло быть никакого отравления! Вы что, хотите сказать, что кто-то из 12 «апостолов» во время ночного чаепития влил ему в бокал яд, подобно тому, как это якобы сделал Хрущев в разухабистом детективе Ю. Мухина?

На этом встреча была закончена, поскольку Владимир Михайлович, с трудом поднявшись из кресла, заспешил на кухню, откуда доносились аппетитные запахи жаркого. Вопреки традиции, он не пригласил меня на этот раз к столу, чтобы отведать мастерски приготовленного блюда с заковыристым грузинским названием, которое я не запомнил.

После столь неожиданного финала встречи, у меня отпала всякая охота продолжать работу над своей книгой, и я полностью сосредоточился на подготовке к печати рукописи

Жухрая, которую он мне вручил несколько месяцев тому назад с просьбой «откорректировать» текст и взять на себя заботы по ее публикации. Работа подходила к концу, и я был вынужден позвонить автору, чтобы согласовать все вопросы, связанные с изданием его книги. Надо сказать, что Владимир Михайлович до той размолвки каждый вечер звонил мне, видимо страдая от одиночества, и наши телефонные беседы порой продолжались по часу и более.

Мой звонок, похоже, обрадовал его. Захлебываясь от восторга, он стал подробно рассказывать о своем житие-бытие, о постигшем его горе в связи с арестом в Грузии его приемного сына — Владимира Вахания. Тут же пригласил меня к себе с рукописью своей книги.

Это была последняя встреча с В.М. Жухраем, а состоялась она 16 октября 2010 года — дата во всех отношениях памятная (вспомним 16 октября 1941 года, когда буквально на волоске висела судьба столицы — отстоим ли Москву? А памятный Пленум ЦК КПСС 1952 года?!). Жухрай даже обсуждать не стал вопрос об издании своей книги и, полностью доверившись мне, тут же написал на титульном листе машинописи: «В печать!»[144]

— А как обстоят дела с публикацией Вашей книги? — спросил он меня.

— Без Вашего разрешения на публикацию информации, полученной от Вас при нашей последней встрече, я не имею права на ее обнародование.

Немного подумав, он сказал, что материал книги очень интересен и публикацию ее можно осуществить в два этапа, а именно:

— Немедленно публикуйте Вашу исследовательскую часть без упоминания моих свидетельств.

— А дальше?