Сталин. По ту сторону добра и зла

— И если мы уж заговорили о единстве в наших рядах, то нельзя не коснуться некоторых видных политических деятелей. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет? Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Эта грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что мы не успеем принять решение Политбюро по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо. Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна...

Обвинив Молотова в нарушении линии Политбюро в переговорах со странами Запада и в непозволительных уступках им, Сталин сказал:

— Вообще Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением о мощи американской экономики. Я знаю, что Молотов и Микоян — храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах. В этом деле участвовал и Лозовский, который, как известно, разоблачен как предатель и враг народа.

Не дав своим оппонентам опомниться, Сталин обвинил их... в правом уклоне в проведении экономической политики внутри СССР, сравнив их позицию с позицией Рыкова и Фрумкина.

Надо ли говорить о той зловещей тишине, которая повисла в зале для заседаний. Ее нарушил сам Микоян, который бросился к трибуне и принялся оправдываться.

— Хватит! — оборвал его Сталин. — Мы хорошо знаем вас, товарищ Микоян, и не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

За покинувшим с понурым видом трибуну Микояном на нее поднялся Молотов. Как и Микоян, он признал все свои ошибки и заблуждения и заверил ЦК, что был и остается преданным учеником товарища Сталина.

Однако Сталин только пренебрежительно махнул рукой:

— Чепуха! У меня нет никаких учеников! И все мы ученики великого Ленина!

Затем Сталин предложил избрать руководящие органы партии. По его предложению в Президиум и Секретариат ЦК теперь должны были войти 36 человек.

И надо отдать Сталину должное: многие «новые» по своему образованию и теоретической подготовке были на несколько голов выше «старой гвардии». Более того, Сталин добился выдвижения в ЦК экономистов и философов. А в Комиссию по переработке программы партии наряду с ним, Маленковым, Молотовым, Кагановичем и Берией вошли пять молодых людей, среди которых трое были представителями гуманитарных наук.

В подготовленном Сталиным списке остались все старые члены Политбюро, кроме А.А. Андреева. Был там и лично товарищ Леонид Ильич Брежнев, переведенный вождем в Москву из Молдавии.

— С уважаемым нами товарищем Андреевым все ясно, — сказал Сталин. — Он совсем оглох... пусть лечится... Что же касается меня, то я прошу освободить меня от всех занимаемых мною постов.

После столь странного заявления в зале установилась тишина. Ничего не понимавший Маленков взошел на трибуну и призвал всех присутствующих «просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем». Его просили, и чуть ли на коленях.

— Нет, — отмахнулся Сталин. — Я уже стар... Изберите себе другого!

Но куда там... Другого никто не хотел, и в конце устроенной участниками верноподданнической вакханалии, устало и как-то обреченно махнув рукой, Сталин сдался.

Снова раздались овации. Сталин без всякого выражения смотрел в беснующийся зал. Да, все течет, все меняется... Когда-то он испытывал несказанное наслаждение от всего этого лившегося на него славословия, но теперь, слушая сотни раз слышанные им здравицы, он не испытывал ничего, кроме давившей на него огромной усталости.