Сталин, Гитлер и мы

Сталин и Гитлер в одинаковой степени овладели хитрым искусством создания собственного культа личности, сочинением мифа о своей жизни и деятельности. Такой феномен неизбежно сопутствует тирании. Поскольку она достигла при них невиданного в истории размаха, то и оба культа превзошли все аналогичные примеры. Еще в начале XX века известный социолог Ж. Сорель писал о том, что широкие массы, не обладающие достаточным интеллектуальным уровнем (о каком уровне могла идти речь под властью Гитлера и Сталина?), начинают доверять иррациональным мифам, в которые им вникать не обязательно, но верить надо слепо.

Создание собственного культа отнимало у обоих диктаторов никак не меньше сил и времени, чем организация массового террора, обе эти задачи были для них первостепенными. В 1931 году, когда культ Сталина еще только начал набирать силу, К. Каутский, один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии, писал: «Что еще остается сделать Сталину, чтобы прийти к бонапартизму? Вы полагаете, что дело дойдет до своей сути не раньше, чем Сталин коронуется на царство?.. Даже императоры не доводили до подобного унижения свой народ. Сталин не только не пресек это унижение, но и инициировал его».

Эволюция культа Сталина сродни мифу о Гитлере, в обоих случаях дело было доведено до поистине религиозного поклонения. Оба мифа стали главным стержнем диктаторской власти, потому и пресекалось все, что было против. Пресекалось беспощадно, считалось самым страшным государственным преступлением.

Если король гитлеровской пропаганды Геббельс и сталинские идеологические прислужники действовали схожими методами, то личное участие Гитлера и Сталина в создании собственных мифов (их у нас окрестили культом личности) имело разные оттенки при всем сходстве по существу. Так, Гитлер, будучи неплохим оратором, любил толпу, аудиторию. Сталин же, как известно, ораторским даром не отличался, вообще говорил по-русски с сильным акцентом, хотя по должности выступать ему приходилось немало. Но с толпой, народом он напрямую никогда не общался. Трибуна на ленинском Мавзолее да ораторская трибуна в Кремле — вот два пьедестала, на которых он еще рисковал показываться. На другом фоне, в иной роли советский народ своего вождя просто не знал и не представлял.

Гитлер обожал общаться с народом, часто одаривал его случайных представителей не только беседами, но и рукопожатиями и объятиями. Большим удовольствием для него была езда в открытом автомобиле на малой скорости по улицам и площадям, по шоссейным дорогам. Его тут же узнавали встречные, сбивались в толпы, окружали своего фюрера, который часто выходил из машины, беседовал с людьми, экспромтом выступал… Сталин же передвигался всегда в эскорте нескольких закрытых бронированных машин, они мчались одна за другой, и каждый раз было неизвестно, в какой из них находится «любимый вождь всех народов». Но нельзя не вспомнить, что Гитлер с течением времени менял свой стиль поведения и приближался к сталинской манере. Как только мы начали побеждать в ходе войны, Гитлер перестал общаться с народом и постепенно превратился в такого же недоступного затворника, каким был Сталин.

Если Сталин уступал Гитлеру в качестве трибуна-позера, то наверстывал свое в другом: лавины славословия в его адрес намного перекрывали хор гитлеровских льстецов. В повседневной жизни и работе, в литературе, музыке и живописи, в науке — вообще во всех сферах деятельности у нас существовал неписаный закон, по которому надо было прежде всего восславить Сталина, а затем уж приниматься за свое дело, причем нельзя было забывать, что и дальше, на каждом шагу, нужно славить вождя. Славить и благодарить за неустанную заботу и неоценимую помощь во всех делах — от землепашества до языкознания.

Поскольку Сталин к народу никогда не выходил, его незримое присутствие было непреложным законом нашей жизни. Так, ни одно собрание не обходилось без того, чтобы его участники не восславили Сталина. И при упоминании его имени всем полагалось вставать и стоя аплодировать в течение нескольких минут, причем каждый боялся первым закончить эту священную процедуру. Только ведущий собрание мог остановить овации, аплодисменты, ликующие возгласы в честь вождя. Когда же он сам выступал с трибуны перед избранной, проверенной, можно сказать, просвеченной аудиторией, то каждый раз совершалось одно и то же ритуальное действо: его появление на трибуне встречалось бурей оваций и восторженными возгласами (в основном кричали хорошо поставленными голосами агенты КГБ, которые были, разумеется, в штатском и заранее разучивали свои выкрики). Затем вождь сам призывал к тишине жестом руки. В ходе выступления его речь неоднократно прерывалась восторгами присутствовавших, причем он сам делал многозначительные паузы, в которые аплодировала и орала аудитория. После окончания речи повторялось все то, что ей предшествовало.