«У меня сохранилось два его письма, должно быть, того же времени (то есть 1930–32 гг.), потому что отец написал их крупными, ровными печатными буквами. Письма оканчиваются неизменным „целую“ — это отец очень любил делать, пока я не выросла. Называл он меня (лет до шестнадцати, наверное) „Сетанка“ — это я так себя называла, когда была маленькая. И еще он называл меня „хозяйка“, потому что ему очень хотелось, чтобы я, как и мама, была в роли хозяйки активным началом в доме. И еще любил говорить, если я чего-нибудь просила: „Ну, что ты просишь! Прикажи только, и мы все тотчас всё исполним“. Отсюда — игра в „приказы“, которая долго тянулась у нас в доме. А еще была выдумана „идеальная девочка“ — Лялька, которую вечно ставили мне в пример, — она все делала так, как надо, и я ее ненавидела за это. После этих разъяснений я могу теперь привести и его письма тех лет:
„Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма. Папка“.
„Здравствуй, Сетанка!
Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, что не забыла папу. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую. Твой папа“».
«Не дождавшись позднего прихода отца домой, — вспоминает Светлана, — я оставляла ему на столе возле прибора послание:
„Дорогой мой папочка!
Я опять прибегаю к старому испытанному способу, пишу тебе послание, а то тебя не дождешься.
Можете обедать, пить (не очень), беседовать.
Ваш поздний приход, товарищ секретарь, заставляет меня сделать Вам выговор. В заключение целую папочку крепко-крепко и выражаю желание, чтобы он приходил пораньше.
Сетанка-хозяйка“».
«На этом послании, — замечает Светлана, — отец начертал: „Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка“».
Сталин по-своему любил Светлану, она вспоминает: