Сталин<br />(Предтеча национальной революции)

Вот почему, если б перед Октябрем на место бессильного и непопулярного правительства стал национальный диктатор и гарантировал бы крестьянству и землю и мир, крестьянство дало бы ему и собственные кулаки и силы фронта для того, чтобы разогнать Советы и усмирить городской плебс. А если б дальше этот диктатор, во избежание новых потрясений, чтобы не передавать опять власти в руки революционной олигархии, разогнал бы учредительное собрание, крестьянство вновь поддержало бы его. Раз получена земля, раз есть или будет мир — к чему учредительное собрание… Характерно, что и накануне Октября, и во время и долго еще спустя в крестьянской среде говорили: царя бы надо… порядка иначе нет.

Произойди все это, осуществись то, что допускал Ленин: союз буржуазии с крестьянством под знаменем национальной диктатуры, в формах старого строя, но с реформированным существом, — основные противоречия русской социальной жизни могли бы быть устранены, исчезла бы потребность в народной революции, а следовательно, и в Ленине, и в его партии.

Ленин знал: в истории побеждает всегда тот, кто первый в решительный момент берет в свои руки инициативу. И он решил, рискуя всем, идти вперед, опередить круги национальной диктатуры, захватить первому власть, декларируя крестьянское право на землю и мир, выбить почву из-под ног и национальной диктатуры и учредительного собрания — и тем самым получить возможность произвести величайший в мире революционный эксперимент.

Власть — все может!

X

Но где же были национальные круги во время Октябрьского переворота? Почему они, будучи силой, которой больше всего боялся Ленин, дали этому перевороту совершиться?

Активной силой национального движения было русское офицерство. И оно в подавляющем большинстве палец о палец не ударило для защиты Временного правительства от большевиков.

По рассказу самого Керенского, в то время, как здание Зимнего дворца, где помещалось правительство, охранялось горстью юнкеров и декоративным женским батальоном, находившееся рядом здание штаба военного округа «было переполнено офицерами всех возрастов и рангов, делегатами различных войсковых частей».

— Один из преданных офицеров, — рассказывает Керенский, — отдав себе отчет в том, что происходит в штабе, и в особенности присмотревшись к действиям полковника Полковникова[3], пришел ко мне и с волнением заявил, что все происходящее он не может иначе назвать, как изменой. Действительно, офицерство… вело себя по отношению к правительству, а в особенности, конечно, ко мне, все более и более вызывающе. Как впоследствии я узнал, между ними по почину самого полковника Полковникова шла агитация за необходимость моего ареста. Сначала о том шептались, а к утру стали говорить громко.

Находившийся в Петрограде союз казачьих войск, руководимый националистическими кругами, высказался за невмешательство казаков в борьбу правительства и большевиков. Казачьи полки, бывшие в Петрограде, все время осады Зимнего дворца «седлали лошадей» — но так и не выступили.

Наконец, еще накануне переворота в Петроград должны были прибыть вызванные Керенским, как Верховным главнокомандующим, фронтовые эшелоны. Они не прибыли. Когда Керенский сам бросился на фронт, командующий северным фронтом, генерал Черемисов, фактически отказал ему в помощи и затормозил движение войск.

Словом, военные круги, составлявшие ядро национального движения, сознательно выдали правительство в руки большевиков.

Конечно, это была ошибка. Громадная, непоправимая. Но психологически действия офицерства были вполне понятны.

Русское офицерство больше всех слоев населения пострадало от революции с первых же ее дней. Оно, надо сказать, в подавляющем большинстве отнеслось к революции вовсе не враждебно. Больших симпатий к старому строю даже у монархически настроенного офицерства не было. Слишком уж развенчала монархию война. Не надо забывать, что та же война сильно изменила офицерский корпус, демократизовав его. Но даже старое, кадровое офицерство принимало революцию как неизбежность. «Я никогда в жизни, — писал Дроздовский, — не был поклонником режима беззакония и произвола, на переворот смотрел, как на опасную и тяжелую, но неизбежную операцию».

Офицерство с готовностью стало поддерживать Временное правительство.

Но скоро пришло разочарование, дальше родились презрение и ненависть — сначала к Советам, потом к правительству.

Началось с того, что пролилась и в армии и во флоте офицерская кровь. Тут было, конечно, кое-что и от стихии. Взаимоотношения солдат и офицеров, особенно во время войны и особенно в армии, подобной русской, где высшее командование восстановило телесные наказания, вещь очень сложная. В момент вспышки революции отдельные эксцессы почти неизбежны.