Сталин. Битва за хлеб

Крестьяне, жившие в кошмарных условиях тотального террора, хотели к тому времени только одного — чтобы кто-нибудь наконец победил и всё это кончилось. После отмены продразвёрстки даже большая часть середняков в общем-то ничего не имела против советской власти, однако помогать большевикам в достижении победы крестьяне были не намерены. Красные не внушали доверия (не в смысле чистоты помыслов, а как защитники), бандиты же ходили рядом, были зачастую своими же селянами и могли покарать за «измену» в любую из ночей. С этим настроением населения нельзя было не считаться, но и считаться с ним тоже было нельзя, иначе существовал реальный шанс получить в губернии диктатуру банд и — с учетом их неминуемого перерождения — уголовный террор.

25 мая Тухачевский писал Склянскому: «Наши действия будут настолько суровы, беспощадны и так методичны, что надо ожидать быстрых результатов». Сроки будущий «красный маршал», по своему обыкновению, сорвал, но задачу выполнил. О том, как он это делал, известно в подробностях, и любой читатель может сравнить его действия со сказками господина Сорокина.

* * *

Уже 15 мая на каждом боевом участке, на которые к тому времени поделили восставшие районы, были созданы новые органы власти — участковые политические комиссии. В них входили начальник и начполитотдела боевого участка, секретарь укома, председатель уисполкома, начальник особого отдела и председатель ревтрибунала.

Спешно построили концлагеря, рассчитанные в общей сложности на прием 15 тысяч человек (уже из этой цифры видно, что последующие людоедские приказы не собирались выполнять полностью). По каждой деревне были составлены списки всех известных ЧК повстанцев. Для руководства «замирением» на местах создавались политтройки, а после операции власть должна была перейти в руки сельских ревкомов — впредь до полного восстановления Советов. Но это все была техническая работа, а главная проблема состояла в методике. Население к тому времени понимало уже только силу — а как раз грубая сила в данном случае и не годилась, что убедительно продемонстрировала осень двадцатого.

Согласно законам военного времени, за бандитизм полагалась «высшая мера социальной защиты», за пособничество — как минимум концлагерь, а в пособники в данной ситуации можно было записать все население «бандитских» деревень. Это если пользоваться старым добрым правилом «закон суров, но это закон». Однако большевикам не было ни малейшего резона истреблять собственное население (они и вообще не были к этому склонны), а тем более зажиточных крестьян, являвшихся главными производителями продовольствия — но и основной питательной средой бандитизма. Надо было снова пройти между бездной и пропастью, с одной стороны, показав: мы — сильные, мы — власть, и власть больше не меняется, а с другой — не загонять человека в угол, в любой ситуации оставив для него приемлемый выход. Надо было и в этой безумной обстановке суметь не запугать, а расколоть село, отделив крестьян от бандитов, рядовых бандитов от руководителей и «упертых» от тех, кому уже надоело бунтовать. И все это в губернии, где советская власть была глубочайшим образом скомпрометирована всеми своими предыдущими действиями.

Примерно так и поставил задачу новый командующий.