Проблема была в другом. Индустриальная и аграрная реформы теснейшим образом сцеплены между собой, связаны тысячами нитей экономической и кадровой политики. На выходе реформ надо было получить современное государство, без какого бы то ни было структурного несоответствия. Программа, рассчитанная, по Сталину, на десять лет, а по Бухарину — и на все пятнадцать, с началом кризиса стремительно сжимала сроки, умещаясь в рамки самое большее одной пятилетки. А значит, за эту пятилетку должно быть реформировано и сельское хозяйство — иначе экономику просто разорвет. Упускать такой шанс нельзя, стало быть, пришло время срывать предохранители и задействовать все ресурсы в этом генеральном сражении за будущее России.
Но вернёмся в Нью-Йорк, на биржу.
«После первых тревожных сбоев на американском финансовом рынке в марте 1929 г. влиятельные либеральные аналитики призывали сохранять спокойствие: мол, экономика достигла максимума, на котором на время остановится. Так бы и было, если бы котировки соответствовали реальному соотношению спроса и предложения. Индекс Доу Джонса [263]в марте — апреле 1929 г. действительно на короткое время достиг плато па отметке 300–350. Но это было равнозначно катастрофе, так как большинство финансовых структур могло существовать только при условии роста. Поэтому были предприняты меры для последнего искусственного рывка до уровня 381 в сентябре. За это время можно было вывести из „пирамиды“ часть средств, вложив их в недвижимость и реальные ресурсы. Разумеется, так поступили лишь наиболее проницательные собеседники чистильщиков обуви. А ведущие экономисты еще в октябре разъясняли, глядя на графики: „Биржевые цены достигли уровня, который похож на постоянное высокое плато“».
Всё закончилось в октябре.