Сталин. Битва за хлеб

Рассказ крестьянки Варвары в передаче её внука Сергея

Итак, её отец в начале века перебрался из Белоруссии в Казахстан, но там ему не поправилось. Во время столыпинской реформы он «соблазнился и уехал в Амурскую область. Потом, знать, не раз жалел, но возвращаться было просто не на что. Денег на новом месте не было не то что на конфеты для детей, но даже на мыло. Мылись едучим зольным щёлоком.

Во-первых, земли дали не так уж много, да и ту — с кочками да кустарником („с кустом“). Во-вторых, там оказалось — не столько в тесноте, сколько в противоречиях— сразу несколько русскоязычных племён. Иначе и не скажешь, если становиться на ту сетку координат, которая выстраивалась в бабушкиных воспоминаниях.

Самым молодым и бесправным из племен были „мужики“, иначе говоря — „новотОры“ (вновь приехавшие). Было еще одно назваиьице: нахалюги. Даже слобода, в которой они селились, называлась Нахаловка.

Самым старым племенем были „гурАны“ (сами тоже вчерашние крестьяне — хотя если кто из них это помнил, то старался, наверное, вслух не говорить). Их, собственно говоря, в близком соседстве не бывало, только наезжали. Были они весьма самоуверенны и „умели себя сразу поставить“. Бабушка их почему-то не считала русскими. Далее, помню, полагала, что слово „гуран“ — это не когда хотят сказать „казак“, а когда не хотят вслух говорить „мерзавец“. Ну да, изъяснялись по-русски. На испорченном русском языке с уймой совершенно непонятных заимствованных слов. Но это были „гураны“, а не „свои“. Разграничение, можem быть, и неофициальное, однако очень строгое и ни у кого никаких вопросов не вызывавшее. Сие — задолго до революции, подчеркну После революции казаки еще раз себя показали., все с той же стороны, относясь к крестьянам не то что не как к единокровным, а далее не как к людям вообще: так называемая „семеиовхцина“…

Средним по времени появления на Амуре русскоязычным племенем, еще более враждебным для мужиков, было „кулачьё“. Я пытался объяснять бабушке: кулаки были толсе из крестьян, только побогаче. Она спорила: „Ну где ж! Мужик — одно дело, кулак — совсем другое!“ И по ее рассказам выходило: впрямь совсем другое. Которое являлось врагом номер один для „мужиков“. Разозлив одного кулака, „мужик“ автоматически становился врагом для всего кулачья в округе — которого было, надо сказать, немало. У нас на Дальнем Востоке, имея землю, не стать богатым в течение десятка лет — это надо быть врожденным клиническим идиотом! Все апаролсилы были богаты. А богатый мужик… еще когда сказал на другом краю Евразии поэт-рыцарь Бертран де Бори, кое-что видя, а кое-что (может быть, далее Вандейский бунт во время Французской буржуазной революции) предвидя: „Нрав свиньи мужик имеет, беден — глаз поднять не смеет, если лее разбогатеет, то безумствовать начнет…“ И тогда уж бедному крестьянину бывало впрямь некуда податься от них, отожравшихся, — „разве что в могилу“. У кого ещё взять лошадь внаём для пахоты? Только у кулака. Он приехал раньше, чуть ли не во времена Муравьева-Амурского, и успел „обжиться“, эксплуатируя пришлых батраков — маньчлеуров и китайцев, которые соглашались на любую плату, лишь бы она, эта плата, вообще была. У кулака все имелось, а у новоторов не имелось ничего, кроме кое-каких пожитков…

Столыпинские выплаты „на обзаведение“? Ну-ну… Я спрашивал об этом у бабушки. Она долго не могла понять, что я имею в виду, а потом рассердилась: „Ага! Откуда ж было нам денег взять, чтобы столько заплатить? Только у кулаков столько было, да они и так жили, без всяких ссуд!“ Местные власти, от которых всецело зависело вспомоществование (или НЕвспомоществование), судя по всему, были мироеды не хуже кулаков. Чтобы что-то получить, надо было заплатить. Если ты ни на что не претендовал — тоже надо было заплатить, но уже чуток поменьше…

О том, как бабушка с братом работала у кулаков, она вспоминать не любила. Отрабатывали лошадей, взятых внаем семьей. Бабушка пряла и ткала, еле доставая до здоровенных кросен, брат пастушил. Следующей весной, когда подросли, еще и пахали кулацкую землю на кулацких же лошадях. Бабушка водила упряжку, брат пахал. Как-то раз не так повела, получился на пахоте пропуск, и брат тут же избил бабушку кнутом. Потому что знал: ему за этот пропуск досталось бы еще сильнее. Таким жe кнутом.

Драться кнутами — это была местная кулацкая страсть. У казаков переняли. Руками тоже махали с большим успехом. Руки у кулаков были, по бабушкиным же воспоминаниям, розовые и пухлые, „как надутые мячики“. От неустанных полевых трудов, надо полагать. У попа тоже были пухлые ручки. Но о батюшке у бабушки — хорошие воспоминания, хотя он тоже жил „хОрОшО“, имея трёх лошадей, сколько-то коров и неисчислимое овечье стадо. Это был „батюшка, святой отец“, который накрывал детские головки „своим фартуком“ и тихо спрашивал: „В чём грешен?“ У попа не исходил изо рта, как у кулаков, постоянный поток словесного дерьма — по поводу и без повода.

Страх, который остался у бабушки после контактов с кулачьем, сравним только со страхом перед беглыми с „колесУхи“ (строившейся тогда шоссейной дороги в современной Еврейской автономной области), за ради которых детям запрещалось в тёмное время выходить из избы. По ее представлениям, беглые каторжники были что-то вроде сказочных упырей, духов тьмы, которые — оглянуться не успеешь — уволокут тебя в свое логово, в тайгу, и там съедят. Так я отложил себе на будущее еще одну полезную истину: каторгу при царе отбывали не только большевики — страдальцы за народное счастье. Ой, не только!.. Кулаки, по её мнению, — тоже что-то вроде упырей-людоедов, которые питаются человеческой кровью. А я-то все пытался вразумлять ее: мол, если ты в детстве нарвалась на каких-то отдельно взятых „уродов рода человеческого“, то это не значит, что все богатые крестьяне, раньше вас приехавшие на Амур и успевшие обжиться, были патологическими сволочами! Недавно знакомый по работе рассказал о кулацкой „фамЕлии“ Поздеевых, которые во время Гражданской войны собрали и вооружили на кровные крестьянские копеечки, тяжким трудом нажитые, громадную банду. Перед белыми, особенно перед казаками атамана Семенова, еще делались какие-то натужно-вынужденные реверансы. А с красными не церемонились. И уж тем более не церемонились с „мужиками“, которые остались безо всякой защиты, с тех пор как в Амурской области пала Советская власть. Белые, впрочем, тоже не рассусоливали. Страшное воспоминание времен Гражданской войны — пьяная орава в папахах и желтых казацких погонах, которая выгребла у них (которые уже сумели купить лошадей и сами начинали жить „хОрОшО“) всё зерно. Родителей как раз не было дома. Брат пытался возмутиться. Его избили шомполами. Но это другая тема. Вернемся к кулакам как таковым — наглой и хорошо организованной человеческой дряни.

Когда бабушка в детстве пряла и ткала на кулачье, одной бабке-кулачихе не понравилось, как она работает, и бабушка получила по голове удар какой-то деталью ткацкого стана. От этого развились мучительные головные боли, которые не покидали её всю жизнь. Лечить надо было уже тогда. Но не вылечили. Врач сказал бабушке: „Девка, у тебя кожа к черепу прирастает, оттого и голова болит, клади на макушку сливочное масло“. Бабушка это масло и так бы съела, будь оно у неё тогда! Она до глубокой старости называла его именно так — „сливочное масло“. В два слова. Будто по имени-отчеству…

Кулаки были — не крестьяне. Это была сельская буржуазия. Весьма наглая и весьма организованная сила, спаянная именно классовой солидарностью.

Из бабушкиных же воспоминаний. Было такое понятие: „тЫрло“ (место, где сельская молодёжь танцевала „кадрЕль“ под наигрыши гармониста, который садился с гармошкой чуток в стороне, „чтоб пыль в рот не летела“). Так вот, кулацкие детки вели себя на тырле отменно нагло. В принципе, любая девка могла в ответ съездить по любай наглой харе, нравы были вполне патриархальны. Но это, знаете ли, в принципе… а где находился тот принцип, тогда тоже не знали. Наглая харя могла завизжать: „Наших бьют!“ — и вокруг мигом возникала целая „хЕвра“ таких жe харь. Родня, родня родни, родня родни родни, соседи, соседи соседей, просто те, кто покурить вышел… в общем, всё назревающее поколение кулацкого племени мигом вырастало как будто из-под земли. Поодиночке они не ходили далее в туалет. Благо что туалетов не было, гадили где попало, мало стесняясь противоположного полу. А „мужицкой“ девке, равно же её другу из „мужицкого“ племени, рассчитывать было не на кого. Ну разве что на других своих друзей. Это — двое, трое, много — четверо… Помню, я переспросил у бабушки: „Да они что?! Даже девчонок скопом били?!“ Бабушка ответила: „Так девка же слабее, её и побить проще“. Вот так.

Вывод? Не вывод, а ещё один вопрос: как эти мальчики вели себя через несколько лет, когда повзрослели?»