Как видим, на деревенском уровне частник-оптовик и кулак — это один и тот же персонаж, естественный посредник между производителем и рынком. Но если городского торговца можно привлечь за спекуляцию, поскольку налицо вещественные доказательства — склады с товарами, — то кулака на этом не ухватишь. Кстати, о складах… Зачем, спрашивается, крупному оптовику строить лабазы в городе, если он может использовать амбары все того же кулака? И удобно, и ОГПУ не докопается. Да и кулаку, в свою очередь, необязательно свозить зерно к себе во двор — он вполне может оставить его у продавца-середняка. Думаете, обманет односельчанин?
Ну-ну…
Итак, что мы имеем? А имеем мы сочетание трех качеств: зажиточность, ростовщичество и торговля. Это уже некое основание для того, чтобы бороться с государственной политикой, а также не любить колхоз, который портит жизнь одним своим существованием: оттягивает батраков, уменьшает до мизера скупку хлеба и делает ненужной «материальную помощь» за «божеский процент». Это экономическая основа кулачества как класса. Но есть и вторая сторона вопроса — психология кулака как человека.
Кулак и душа
Вопрос, кто является кулаком, а кто нет, служил в 20-е годы предметом горячих споров. Бытовала, например, такая точка зрения, что его и вовсе не существует.
«Напрасно коммунисты делят крестьянство на группы — бедняков, середняков и кулаков. Мы давно поняли, что такое разделение — ерунда, и сплотились в одну нераздельную массу».
«Кулаков теперь нет — одни труженики. Прошу не рассоединять нас на группы. А то беднота ходит в калошах, а середняки — в порванных сапогах, а коммунист — в галифе».
«Партия неправильно действует, разделяя нас на кулаков, середняков и бедняков. Мы все равны и нам друг без друга не прожить, а такая рознь мешает нам улучшить свою жизнь» [250].
Могло ли такое быть? Действительно, в Новгородской или Псковской губернии можно себе представить деревню, где никто не пользуется наемной рабочей силой, — но не стоит по Северо-Западу судить обо всей стране.