Стая воспоминаний (сборник)

Но судьба оказалась снисходительной, и назавтра, в упоительно-теплый день, когда даже асфальтовая твердь вдруг становится мягкой, податливой, словно готовой обратиться в некую городскую топь, три потрепанных короля вошли в излюбленный бар, духотой своей напоминающий финскую баню.

Что такое быть богатым? Это не собственный автомобиль, и не первосортное барахло, и не восточные ковры, по которым надо ходить в носочках, и не вояж на юг, где все дороже хотя бы потому, что достается с трудом. Быть богатым — это войти в пивной бар, настроить душу на самые памятные сюжеты жизни да постучаться в молодость без оглядки на свой пустой карман, кстати, такой же пустой, как в молодости. Быть богатым — это бродить после работы со своими лысеющими королями, твердо, значительно смотреть на официанта Валеру, который воодушевится с вашим приходом и вдруг признается, что хотел бы обменять свою молодость на ваш неуловимый возраст.

Да, не будет уже в дальнейшем ничего прекраснее нынешнего золотого дня, когда опять с друзьями, когда не надо скрупулезно подсчитывать медь, когда полнишься таким объяснимым вдохновением и на все глядишь свежо, глазом художника или влюбленного, и сквозь толстые стекла бара замечаешь ближайшие приметы лета: на задних сиденьях притормозивших автомобилей, над багажниками, за спиною людей, несколько пар солнцезащитных очков, сцепившихся дужками, холщовые кепчонки, сомбреро, тонкие калоши для купания, русские васильки. И хотя Штокосову всегда, едва оказывались они за столиком «Три пенса» со следами пала, оставленными в разное время огненными искорками сигарет, казалось, что лучшего дня уже и не будет, что все впереди неинтересно, а вот сейчас ему особенно вступило в сердце это чувство. И уже через некоторое время он понял, отчего загрустил в разгар такого праздника. Сам виноват, что принялся рассказывать историю, еще не досказанную жизнью, — историю, которую надо бы забыть во имя своих друзей, во имя своего же будущего спокойствия. Но сам, сам виноват, что так смутил и себя, и друзей этой историей, у которой пока не было конца и которую ему вдруг захотелось завершить, что ли, или даже попытать счастья, пуститься в авантюру ради последней улыбки жизни, как он потом определит свой внезапно возникший душевный кризис.

Ну, сначала они, три короля в королевском возрасте, заказали всего побольше, так что нельзя было даже облокотиться, и принялись состязаться в умении сочинять стилизованные тосты, веселиться и чуть ли не дурачиться, — и уже вся пирующая детвора с завистью посматривала на них, шалящих ветеранов…

Но вот Штокосов ладонью прикрыл пивную кружку, словно оберегая ячменный хмелек или просто призывая к короткой паузе во время пира, и задушевным голосом обронил традиционную фразу:

— Это было в пятьдесят девятом году… — И тут же спохватываясь, возразил с какой-то досадой, грубовато: — О чем я? При чем здесь пятьдесят девятый? Мы трое просто чудаки: мифами живем, каким-то пятьдесят девятым, шестидесятым… Не кажется ли вам, что все эти мифы лишь подтверждают наше банкротство? Да-да, подтверждают, что все лучшее было двадцать лет назад! Двадцать лет назад! Да и было ли? Мифы молодости! А реально вот что! — И он бросил руки на стол таким жестом, словно приоткрывал свои карты, где не было уже ни одного козыря, и ни туза, и ни короля.

Журбахин и Лунцов, настроившиеся было на путешествие в молодость, переглянулись в недоумении, и Журбахин кисло усмехнулся:

— Что ж, если прошлое нереально, то… То расскажи-ка, мудрец, о своей семье, работе и какая милая у тебя жена, как ласково она встречает тебя, если ты задержишься после работы. Какая сдержанная женщина твоя жена и с каким восторгом она слушает амхарские сказки, которые ты ей пересказываешь. И как сама покупает для тебя книги сказок. Расскажи-ка нам, мудрец, обо всем, если это реально!

«Что я делаю? — возмутился Штокосов тем, что вдруг нарушил привычную гармонию вечера. — Что я делаю? Зачем я так? Мы так разбогатели, а я… И они могут подумать…»

Самое неприятное было в том, что друзья, не привыкшие к резкому тону, и в самом деле могли заподозрить его в нарочитой грубости, способной разлучить их в этот день, когда один из троих разбогател. И Штокосов, торопливо отпивая из кружки и налегая грудью на стол, точно призывая и остальных усесться потеснее, чуть ли не со стоном подхватил сказанное одним из друзей: