Стадион

Он вошел в комнату и ахнул от неожиданности. Так бывало только в далеком детстве, когда был еще жив отец и жили они не в этой комнате, а в большой квартире, в доме, разрушенном войной. Маленького Вовку тогда выпроваживали в другую комнату, а отец с мамой долго чем–то шелестели и звенели в столовой. Потом двери распахивались настежь, и мальчик начинал визжать от радости, увидев украшенную, сверкающую елку с зажженными электрическими свечками, с блестящей пятиконечной звездой на верхушке.

Что–то похожее на прежний восторг Владимир ощутил и сейчас. Невысокая елка с блестевшими на зелени серебряными и золотыми пятнами игрушек стояла на столике у окна и, как тогда, светилась разноцветными огоньками. Как хорошо знал он эти игрушки! Вот старый пушистый заяц, лет пятнадцать тому назад Володя надорвал ему ухо, так оно и осталось надорванным.

А вот старые знакомые — лиса и кот. А вот облезлый золотой шар, в детстве казавшийся необычайной драгоценностью. Все эти игрушки во время войны оставались в Киеве. Как радовался Русанов, когда, вернувшись в Киев, нашел в совершенно разбитой квартире заветную коробку. А сейчас все игрушки на елке, и восторг, как в детстве, переполняет сердце.

Антонина Павловна Русанова, преподаватель математики, всегда такая серьезная и солидная, улыбалась, стоя возле елки, и смотрела на сына лучистыми, счастливыми глазами. А он, закрыв дверь, подбежал к ней, схватил на руки и заплясал с ней около елки.

— Владимир, пусти, надорвешься!

Когда мама называла его полным именем, это значило, что она собирается вести с ним серьезный разговор. Но сейчас на это можно было не обращать внимания. Запыхавшись, Русанов осторожно поставил мать на пол, поцеловал в обе щеки и побежал раздеваться и мыть руки.

— Ты где встречаешь Новый год? — спросил он, возвратившись.

— В школе, конечно, со старшими классами.

— А я в университете! Ура!

— Почему такой восторг? — подозрительно спросила Антонина Павловна.

— Потому что там будет весело, — не моргнув глазом, ответил Владимир.

— И вероятно, это «весело» бегает по университету с косичками? — улыбнулась мать.

— Между прочим, мне уже двадцать три года, — напомнил сын, — и если кто и бегает по университету с косичками, то беды в том нет. Но могу тебе откровенно сказать — пока ничего угрожающего в моей жизни я еще не встретил.

Мать и сын пообедали вместе. Владимир сел на тахту, взял книжку, раскрыл ее и долго сидел, задумавшись. Вот еще один год прошел. До окончания института остается полтора года. Они промелькнут быстро, и Владимир Русанов станет инженером. Он уже сейчас представил себе высокие ажурные мосты и мощные стальные конструкции, которые придется ему строить. Он сидел, мечтал, и в своих мечтах видел Нину, Не солгал ли он маме, что ничего важного в его жизни еще не произошло?

Мать ушла в школу, и Владимир остался один. Он прилег на минутку на тахту, сладко потянулся, представил себе, каким веселым будет сегодняшний вечер, и неожиданно заснул.

Разбудил его звучный голос Косенко. Ростислав вошел в комнату, не снимая пальто и шапки.

— Вставай, просыпайся! Новый год проспишь, уже десятый час! — закричал он. — Где это видано, чтобы перед балом так спали?

Владимир вскочил, быстро умылся, надел праздничный костюм, в котором казался еще выше и тоньше.

— Ох, и выгнало же тебя! — восторженно произнес Косенко. — Как только ты посредине не сломаешься!

— Не сломаюсь, там десятикратный запас прочности, — засмеялся Владимир. — Все на месте? Ну ладно, пошли.

Они вышли на бульвар Шевченко, освещенный светом фонарей. Снег блестел синеватыми искрами. На гранях каждой снежинки ломался и сверкал маленький лучик. В эту ночь Киев больше, чем когда–либо, походил на зимнюю заснеженную сказку.

— Холодно, пошли быстрей, — сказал Русанов.

А в актовом зале университета в это время уже начинался веселый новогодний праздник. Любопытные первокурсницы, пришедшие на свой первый университетский бал, стояли у стен, поглядывая на елку. Музыка гремела из всех громкоговорителей, но еще ни одна танцующая пара не появилась в огромном зале.

Сто сорок третья комната общежития в этот вечер превратилась в настоящее ателье мод. Электрический утюг не выключался ни на секунду, он раскалился так, что, казалось, шипел даже от взгляда. Девушки суетились, волновались, подшивали, пригоняли, гладили.

В дверь постучали.

— Нельзя! — закричали девушки.

Но дверь все–таки отворилась, и вошла вахтерша Марья Софроновна.

— Тебе телеграмма, Ирина, — сказала она.

Марья Софроновна славилась в общежитии тем, что с первого же дня учебного года знала всех студентов по имени.

Щеки Ирины вдруг стали похожи на огненно–красное платье одной из ее подруг.

Она схватила телеграмму, развернула ее. Девушки были заняты своим делом и не интересовались выражением лица Ирины. Иначе ей наверняка пришлось бы выбежать из комнаты.

«Поздравляю с Новым годом, очень тебя люблю и крепко целую. Степан»— прочла она.

— Что там из. дома пишут? — между прочим, поинтересовалась Лида Уварова.

— Наверное, от мамы телеграмма, — невинно добавила Катя Морозова.