Растениями и цветами были покрыты уступчатые, с зеркальными окнами, террасы домов. Ни труб, ни проволок над крышами, ни трамвайных столбов, ни афишных будок, ни экипажей на широких улицах, покрытых поверх мостовой плотным сизым газоном. Вся нервная система города перенесена под землю. Дурной воздух из домов уносился вентиляторами в подземные камеры-очистители. Под землею с сумасшедшей скоростью летели электрические поезда, перебрасывая в урочные часы население города в отдаленные районы фабрик, заводов, деловых учреждений, школ, университетов… В городе стояли только театры, цирки, залы зимнего спорта, обиходные магазины и клубы— огромные здания под стеклянными куполами.
Такова была построенная по моим планам Москва двадцать первого века. Весенняя влажность вилась в перспективах раскрытых улиц, между уходящими к звездам уступчатыми домами, и их очертания становились все более синими, все более легкими. Кое-где с неба падал узкий луч, и на крышу садился аэроплан. Сумерки были насыщены музыкой радио— это в Тихом океане на острове играл оркестр вечернюю зорю.
Всего одно столетие отделяло нас от первых выстрелов гражданской войны. На Земле шел сто седьмой год нового летосчисления. Демобилизованные химические заводы изменили суровые и дикие пространства. Там, где расстилались тундры и таежные болота, — на тысячи верст шумели хлебные поля. Залежи тяжелых металлов на севере, уран и торий, были, наконец, подвергнуты молекулярному распадению и освобождали гигантские запасы радиоактивной энергии. От северного к южному полюсу по тридцатому земному меридиану была проложена электромагнитная спираль. Она обошлась в четверть стоимости мировой войны четырнадцатого года. Электрическая энергия этой полярной спирали питала станции всего мира. Границ между поселениями народов больше не существовало. В небе плыли караваны товарных кораблей. Труд стал легким. Бесконечные круги прошлых веков борьбы за кусок хлеба — эта унылая толчея истории — изучались школьниками второй ступени. Мы свалили с себя груз, который тащили на кривых спинах. Мы выпрямились. Людям прошлого не понять этих новых ощущений свободы, силы и молодости.
Да, уверяю вас, жить стало большим счастьем, и Земля стала желанным местом жизни. Так думал я, глядя с террасы на построенный мною город. В воздухе возник тонкий звук, как бы от лопнувшей струны. Сигнал. И весь город залился светом электрических огней: убегающие к Москве-реке ряды круглых фонарей, фонари на террасах, и — потоки света с плоских крыш лиловое небо. Мерцающим светлым яйцом возвышался на площади Революции стеклянный купол клуба. Низко и бесшумно ночной птицей нырнул сверху вниз мимо террасы аэроплан, и женский голос оттуда крикнул…»
Это «Голубые города». Рассказ великого Алексея Толстого 1925 года. Великая мечта СССР. Пора ее вернуть: технологии созрели. Будущее не сводится к одним смартфонам или к виртуальщине. Раса полубогов должна повелевать реальностью.
Голубые города… Название не из нынешнего психически вывернутого, сексуально-извращенного времени. Символ дерзких грез.
Перед нами — футурополис глазами человека двадцатых годов XX столетия.
Знаешь, во что я верю, читатель? В то, что за приступом грядущей глобальной Смуты откроется что-то подобное. Что мы сможем побороть и низвергнуть в преисподнюю силы нового варварства, удержав род людской от погружения в кровавую и беспросветную мглу новых Темных веков. И что когда-нибудь школьники наши станут изучать наставшее в 1991-м мракобесие как всего лишь временное отступление от великой цели. Что мы построим прекрасный новый мир, на сей раз— без наивного интернационализма, прежде всего — для русских и тех народов, что нам комплиментарны. Соединив энергии национального и социального. Звезду и коловрат.
Верую истово и горячо в то, что рассекут наши мечи черные рати неоварваров. Что сгинет отвратительная нынешняя реальность с ее мракобесами, гей-парадами, финансистами, кретинами-потребителями, феминистками, ордами ретроградных исламских салафитов, пустыми хипстерами и тупыми ворами-чинушами.