СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)

О тяжелом положении заключенных после «освобождения» г-н заместитель министра вообще не говорит ни слова. Между тем они существенно ограничены в выборе места жительства и работы. За многими бывшими заключенными, которые приезжают навестить свои семьи, милиция устраивает настоящую охоту — в частности за мной. Три раза за три месяца меня задерживали и угрожали новым арестом.

Как, наконец, понимать слова, что за «послевоенные годы судимость сократилась в нашей стране более чем в два раза?» Понимать ли это так, что в 1975 году осуждено вдвое меньше, людей, чем в 1945, или что сейчас заключенных вдвое меньше, чем было в первые послевоенные годы? Если это так, то это выглядит довольно страшно.

Ведь в конце сороковых годов у нас насчитывалось, по осторожным оценкам, около пятнадцати миллионов заключенных, после войны на восток эшелон за эшелоном везли бывших пленных, «власовцев», «бандеровцев», бытовиков, политических, колхозников, уголовников. Неужели же теперь после тридцати лет относительного благополучия, после массовых реабилитаций — число заключенных уменьшилось только наполовину?

Общее число заключенных у нас скрывается. По приблизительным подсчетам, их не менее трех миллионов — свыше 1 % всего населения. Но г-н заместитель министра, желая прихвастнуть «сокращением судимости», рисует более мрачную картину — что-то около семи-восьми миллионов.

Сравнивая свои тюремные впечатления 1965 и 1970-73 годов, хочу сказать, что число заключенных за это время скорее увеличилось, чем уменьшилось. Хотя почти во всех тюрьмах, где мне пришлось побывать — в Москве, Свердловске, Новосибирске, Иркутске, Хабаровске, Магадане, построены или строятся новые корпуса, но камеры переполнены, на десять мест иногда приходится тридцать человек, на этапах в семиместное купе набивают пятнадцать-двадцать. В Магаданской области, с населением 400 000, где сейчас отбывают наказание только местные жители, при мне к двум тюрьмам и пяти лагерям добавили еще один, вдобавок женщин и несовершеннолетних отправляют в лагеря в другие области.

Положение политзаключенных трагично — они принадлежат к наиболее чуткой и наиболее честно мыслящей части нашего народа и вместе с тем к изнуренной и озлобленной многомиллионной массе заключенных. Надеюсь, что тем, кто лишили их свободы, не удастся к тому же еще и оболгать их.

Январь 1976,

Москва

^{Опубликовано в отрывках в «Le Monde» 11–12.1.76 (Франция), «Elseviers Magazine» 24.7.76 и «Centraal Weekblad» 5.3.77 (Голландия), «Menschenrechte» № 6, 1976 (ФРГ).}

Нежеланное путешествие в Калугу

Утром 24 февраля в Москве должен был начаться XXV съезд КПСС.

Вечером 20-го мы с женой были в гостях у нашего друга, американского дипломата. Мы попросили его встретить нас на улице: очень часто милиционер, стоящий у ворот, не пускает гостей, спрашивая: куда? зачем?! предъявите паспорт!

Меня насторожило, что кроме постового, у ворот стояли подполковник и майор милиции, оба в парадной форме. Они напряженно молча смотрели на нас. Я подумал, что это, быть может, усиленные меры безопасности накануне съезда, но тревожное предчувствие не оставляло меня.

Когда мы вместе с нашими друзьями Иной и Виталием Рубиными выходили около часу ночи, в воротах уже никто не стоял. Переулок был пуст, но метрах в двадцати позади нас как-то неожиданно появилось двое мужчин. Выйдя на Ленинский проспект, мы простились с Рубиными и прошли несколько шагов к стоянке такси.

Почти сразу же возле нас затормозила машина, выскочили двое и со словами: «Сюда, сюда, Андрей Алексеевич!» — схватили меня. Я стал отбиваться, говоря: «Я сяду, но предъявите сначала ваши документы». Уже наполовину затолкав меня в машину — а третий помогал им изнутри, — один из них, видимо старший, грузный мужчина с испитым и обвислым лицом, показал мне красную книжечку, ладонью закрывая, впрочем, свою фамилию и название учреждения, которое ему эту книжку выдало. Некоторая форма тем самым все же была соблюдена, и я без дальнейшего сопротивления сел в машину. Растерявшаяся Гюзель успела только крикнуть: «Куда вы его везете?» — и мы отъехали.

— Ну вот, давно бы так, Андрей Алексеевич, — сказал старший, — ведь не первый раз.

При этом он все время нервно оглядывался. То, что он не показал мне своего удостоверения, меня даже успокоило: значит, боятся меня. Все, впрочем, носило скорее характер киднэппинга, чем законного задержания.

Обвислый все еще пыхтел и нервно ерзал, не успокоясь от азарта борьбы.

— Чего ж вы так нервничаете, — сказал я, — ведь вы же власть, вы сила, чего вам беспокоиться?

— Мы же живые люди, не из железа, — ответил он обиженно.