Япония лихорадочными темпами готовилась к «большой войне». Операции в Китае, хотя и занявшие значительные ресурсы Японки, в планах японских милитаристов занимали подчиненное место: в декабре 1939 г. японское правительство отдало директиву — на войну в Китае разрешалось тратить не более 20 % остродефицитных материалов и не свыше 40 % военного бюджета.
Агрессивная война всегда была главным компонентом японской внешней политики. В Токио дискутировался вопрос не о принципе — осуществить агрессивные замыслы японских милитаристов вооруженной рукой, а о сроках. Предстояло, однако, наметить очередность среди противников. «Антикоминтерновский пакт» и давняя вражда японских милитаристов, казалось, указывали на первоочередной объект для нападения — Советский Союз. Японский министр иностранных дел Мацуока сразу же после 22 июня 1941 г. явился к императору и заявил: «Прежде всего нападение на Советский Союз. Войны с США следует избежать, но в случае вступления Америки в войну Японии придется воевать и с ней». Из Берлина настойчиво разъясняли истинные интересы Японии, приглашая японских милитаристов встать под знамена германских крестоносцев и отправиться в поход против коммунизма. 10 июля Риббентроп напомнил японскому правительству: «Наша цель остается прежней: пожать руку Японии на Транссибирской железной дороге еще до начала зимы». Рука была протянута.
В Токио, однако, решили поразмыслить, а не бросаться очертя голову в огонь войны против Советского Союза. 2 июля на совещании у императора было принято решение: «Хотя наше отношение к советско-германской войне определяется духом оси Рим — Берлин — Токио, однако мы некоторое время не будем вмешиваться в нее, но примем по собственной инициативе меры к тайному вооружению и для войны против Советского Союза… Если ход советско-германской войны примет благоприятный для Японии оборот, то мы применим оружие». Квантунская армия была увеличена до 1 млн. человек, к ней насчитывалось тысяча танков и полторы тысячи самолетов. На совещании 2 июля было решено одновременно подготовить удар на юге — захватить южную часть Индо-Китая. Двойственный характер решений совещания у императора был порожден сомнениями, все еше терзавшими токийских политиков, — где нанести основной удар: на Севере или на Юге. Без большой задержки сверхсекретные японские решения стали известны в Вашингтоне: в конце 1940 г. американцы сумели раскрыть японский «розовый» код и дешифровали перехваченные радиограммы Токио. Уже 5 июля штаб армии США ориентирует американских командующих на местах: мы пришли к «безошибочному выводу», что Япония вступит в войну в самом ближайшем будущем. Ее наиболее вероятный образ действия: «пакт о нейтралитете с Россией аннулируется», следует нападение на советский Дальний Восток в конце июля или «когда рухнет сопротивление в европейской России».
Здесь ключ ко всем последующим событиям, единственное удовлетворительное объяснение того факта, почему Японии спустя полгода удалось застать врасплох Соединенные Штаты. Дело заключалось в том, что решения совещания у императора 2 июля исходили из той посылки, которая была аксиомой и для государственных деятелей США, — Советский Союз продержится против Германии максимум три месяца. В Вашингтоне была правильно схвачена и прослежена логическая связь наиболее вероятных действий Японии в зависимости от обстановки на советско-германском фронте. Ошибка американских руководителей, имевшая роковые последствия для Соединенных Штатов, явилась не промахом суждения о последствиях, а была вызвана посылкой, принятой за аксиому последующих умозаключений, — пессимистической оценкой в способности Советского Союза выстоять в борьбе с гитлеровской агрессией. В Токио в конечном итоге оказались более гибкими, чем в Вашингтоне, — там сумели вовремя отбросить неоправдавшиеся надежды. Соединенные Штаты, находившиеся в одном лагере с Советским Союзом, оказались менее зоркими и проглядели переориентировку непосредственных агрессивных целей Японии. Таким образом, можно с достаточными основаниями утверждать, что правительство США само навлекло беду на собственную страну. Японские милитаристы оказались ближе к истине в оценке сил Советского Союза, чем руководители американской политики.