Срок

– Давай снова начнем смеяться, – предложила моя собеседница.

– В этом нет ничего смешного. Я не могу этого вынести.

– Хорошо, тогда давай отнесемся к этому философски. У тебя есть Поллукс, ты его любишь, он любит тебя. Редкий случай. Она – ложка дегтя в бочке меда. Или, как еще говорят, муха в благовонном масле. И кстати, откуда эта фраза? Одну секунду. Сейчас посмотрю в словаре идиом.

Я услышала, как она положила трубку. Раздался звук шагов, удаляющихся по старым скрипучим половицам. Чтобы набрать очки в тюремной системе и получить надежду на досрочное освобождение, я посещала группу по изучению Библии. Я практически выучила наизусть «Библию короля Якова»[51], так что уже знаю, что это Экклезиаст 10:1: «Мертвые мухи портят и делают зловонною благовонную масть мироварника»[52]. Эти слова заставили меня вспомнить о печенье. Оно было готово, источая небесное благоухание. Я положила трубку и бросилась к духовке, чтобы вынуть его. Ах и ох, оно было идеальным! Я поставила противень на решетку, чтобы остудить. Подождите, расскажу обо всем еще раз, потому что, если я это сделаю, все прозвучит так, будто я знаю, как печь. Итак, я поставила противень на решетку, чтобы остудить. Когда я снова подняла трубку, связь уже оборвалась. Но я все еще чувствовала триумф. Может быть, я смогу делать все, что угодно. Может быть, займусь вязанием, размышляла я, или научусь играть на флейте. Может быть, съем печенье. Я взяла одно, отломила кусочек, дала ему еще немного остыть, а затем отправила в рот. У меня заболели зубы, прежде чем включилось чувство вкуса. Тройная порция сахара. Черт. Но я все равно проглотила кусочек, потому что услышала, как подъехал Поллукс. Я хотела казаться приветливой, а потому бросилась к двери и открыла ее. Помахав рукой, я поняла, что мне следовало соскрести печенье с противня в мусорное ведро. Слишком поздно.

И вот появилась она, вся такая чересчур.

Вернее, они вышли из машины вдвоем. Поллукс посмотрел на меня со стороны водительской двери и слегка помахал рукой, отчего мое сердце екнуло и превратилось в железный шар. И тут произошло что-то особенное. Хетта вышла из пассажирской двери и наклонилась к заднему сиденью. Прежде чем я успела перевести дух, она обернулась и подняла с заднего сиденья что-то вроде корзины. Потом, идя к дому по дорожке, Хетта держала ее на сгибе руки. Я поприветствовала ее и с подозрением заметила, что она держит детскую переноску. Должно быть, Хетта пользовалась ею, сразу пришло мне в голову, чтобы перевезти какую-то контрабанду. Но потом она откинула с переноски одеяльце и показала сверток… О нет, это был настоящий ребенок. Мой мозг застыл. Я чуть не взвизгнула. Но от сладкого у меня перехватило дыхание. Я поперхнулась, закашлялась. Мои глаза наполнились слезами. Таким образом, когда Хетта повернулась, мои блестящие глаза и слезы, катящиеся по щекам, дали Хетте повод подумать, что я тронута.

– Ух ты, Туки. Я думала, ты кремень. А ты стала совсем сентиментальной, – усмехнулась она. Но ее усмешка была нерешительной, а комментарий показался мне таким снисходительным и беззубым, что я удивленно взглянула на нее. Она сняла тяжелое серебряное кольцо с носовой перегородки и надела только одну пару сережек. Мгновение спустя она спросила:

– Это печенье? Пахнет так, как будто кто-то пытается вести себя по-матерински. Выступая как единственный человек здесь, который сам родил ребенка, я бы сказала…

Хетта подошла к печенью, взяла одно и откусила огромный кусок. Потом еще один. Ее лицо озарилось удивлением.

– …что тебе это удалось! Оно восхитительно!

Она схватила еще два печенья, сообщив нам, что кормит грудью и нуждается в питании. Поллукс пошел к холодильнику за молоком. Вам нужно молоко, чтобы вырабатывалось грудное молоко, верно? Я могла считывать его мысли. Он наполнил стакан и поднес его дочери. Хетта села, продолжая жевать, и распеленала лежащее на ее руках маленькое чудо.

Я уставилась на ребенка. Он был пугающе новорожденный. Я не могла вспомнить, когда видела такого крошечного. И у него была великолепная копна темно-каштановых волос. Черты лица довольно наглые, подумала я. Для малыша. Но что я знаю? Казалось, для такого крохи у него было слишком много волос. Я так и сказала.

– Да, это так, – согласилась Хетта со слепым обожанием. Она туго запеленала ребенка и положила к себе на колени, чтобы полюбоваться. – У его отца такие же густые волосы.

Я посмотрела на Поллукса. Он скривил губы и приподнял бровь. Тем самым дав понять, что он понятия не имеет, кто этот отец, еще не спрашивал или еще не получил ответа. Поскольку я Туки, то сразу же ухватилась за упоминание отца и попыталась превратить свой комментарий и в комплимент и в вопрос. А еще я проявила нехарактерное для себя гостеприимство.

– Он, должно быть, совершенно особенный, этот парень с великолепными волосами. Он тоже приедет? У нас достаточно места.