Они съели еще по конфете – для разогрева голосовых связок, как объяснил Мегингоц тоном знатока, – и отец Гермион начал напевать: сперва секстивиршия «Благой Хаделога и барсуки», потом песнопение «Похвалим» и балладу «Стрела и сердце». Мегингоц подхватывал – он легко запоминал любую мелодию, и голос у него действительно оказался приятный, только немного холодноватый.
Компьютер пискнул. На экране замигало изображение голубя с письмом в клюве.
– Ну-ка, кто это к нам ломится? – хмыкнул Мегингоц.
Голубь сменился черным экраном, на котором горели, помаргивая, буквы:
«Молука, немедленно известить о готовности сдаться, в противном случае будете уничтожены».
– Что я говорил? – фыркнул Мегингоц. – Какое им дело до священника на борту!
– Сдайтесь, – предложил отец Гермион. – Вас не уничтожат – попытаются снова продать. А я мог бы известить активистов из восьмого сектора – их граница совсем близко.
– Нет уж, – сказал Мегингоц. – Что я, не знаю, как все будет? Вас арестуют и отправят на Эльбею – подвергать административным взысканиям. Начальство, уверен, вами недовольно. А нас тем временем реализуют по бросовой цене. Результат, таким образом, будет тот же, но более мучительный и растянутый во времени. – Он помолчал и вдруг ненависть излилась из его глаз белым светом, и Мегингоц зашипел: – Лучше, чем сейчас, я никогда не жил. Я не хочу никакой другой жизни, ни для себя, ни для моих людей.
Он посидел немного перед экраном, чтобы успокоиться, а потом отправил патрульному ответ:
«Молукка» пишется через два «к».
Теперь им оставалось только ждать.