Срочный фрахт

И взмахом той же руки он бросил лейтенанта в воду, как швырял перед этим бомбы. Даже не взглянув, опять взялся за бомбы. Успел сбросить еще две и со страхом ощутил, что в глазах темнеет и руки отказываются подыматься. Стоя на коленях, он в отчаянии ударился лицом о станину стеллажа, думая этим остановить уходящие силы. Но в глазах темнело все больше, и он с горечью подумал о том, что не сможет докончить начатого и сейчас наступит конец всему. Но в эту минуту какая-то холодная тяжелая плеть с силой хлестнула его по голове и сейчас же еще более сильный удар пришелся по обожженной голой, вздувшейся пузырями спине. От невыносимой боли он закричал, и крик помог пересилить обморок. Догаренко с трудом оглянулся. Две шипящие белые струи прыгали и носились по палубе, по бомбам, по телу Догаренко. Это на соседнем катере пустили наконец в ход пожарные шланги. Пленка воды, пенясь по краю мелкими пузырьками, катилась по палубе, оттесняя огонь к рубке. Он отступал, злясь и фыркая, пытаясь еще, но бесплодно, прорваться отдельными языками через водный барьер. По мосткам на палубу бежали бойцы трюмно-пожарного подразделения в несгораемых асбестовых робах. Увидев их, Догаренко последним усилием поднялся на ноги, сделал шаг им навстречу и, как подорванная фабричная труба, переломившись в поясе, грузно свалился на палубу.

* * *

Командир дивизиона и лейтенант Коренков шли, пригибаясь, по низкому проходу штольни, превращенной в санпункт, в сопровождении молодого врача в очках и с рыжеватой бородкой, похожего на молодого Чехова.

— За жизнь опасаться нет оснований, товарищ капитан второго ранга, — говорил врач, поправляя пальцами сползающие очки, — ожоги серьезные, но местно ограниченные. Вот только руки. Возможна резкая контрактура кистей. Но при теперешнем уровне пластики…

Они вошли в палату, большую пещеру, ярко освещенную десятками автомобильных лампочек, висящих поперек потолка. На койках лежали и сидели раненые. Мягко звенела гитара, и приглушенный низкий, грудной голос напевал говорком песню.

— У вас тут не госпиталь, а прямо филармония, — сказал врачу командир дивизиона, — и музыканты и певцы.

— Это сегодня, под праздник. Главврач разрешил.

Командир дивизиона засмеялся.

— Вы словно извиняетесь, товарищ военврач, за то, что у вас больнее и раненые в хорошем настроении и веселятся?

— Да нет, я так… — сконфуженно ответил врач. — Разное начальство бывает. Вам вот нравится, а бывает…

Лейтенант Коренков оглядывал ряды коек, разыскивая знакомое лицо Догаренко. Но не находил его. И когда врач указал на койку, где лежала большая и странно жуткая, спеленатая бинтами кукла, у которой только светились глаза и виднелись вздутые губы, лейтенант невольно отступил назад.

— В сознании? — спросил комдив.

— Все время был в сознании! — Врач наклонился над страшной белой куклой. — Товарищ Догаренко, вы меня слышите?

Вздутые губы расклеились. В углу показалась капелька крови из трещины. Хриплый голос ответил:

— Слышу.

— Вас пришел навестить командир дивизиона, продолжал врач.

Догаренко чуть-чуть повернул голову. Командир дивизиона нагнулся над ним и осторожно поцеловал пахнущие вазелином бинты возле рта Догаренко.

— Спасибо, дорогой! От всего дивизиона, от меня, от командующего флотом! Представляем к высокой награде, Догаренко! Выздоравливай скорее.

Догаренко молчал, только мерцавшие из-под низко надвинутой на лоб повязки глаза вдруг заблестели влагой. Он поднял руку, похожую на белое березовое полено, и слегка дотронулся до руки комдива.

— Товарищ капитан второго ранга. — Догаренко говорил медленно, отделяя слово от слова невидимыми перегородками, — я… там… на катере… это… як казаты… ну, пихнув у воду… лейтенанта, як цуцыка… Кажить лейтенанту, щоб вин на мене не серчав… така була ситуация…

— Сам скажи лейтенанту про ситуацию. Он тоже здесь, — ответил комдив, выдвигая вперед Коренкова.

Глаза Догаренко тревожно расширились. Он дернулся всем телом, губы снова зашевелились, но, прежде чем он успел выговорить слово, лейтенант опустился на колени, уткнулся лицом в серое одеяло и заплакал так, как может и имеет право заплакать офицер двадцати четырех лет от роду, взволнованный и потрясенный величием подвига и человеческой души.

Догаренко с усилием поднял белое полено руки и положил его на белокурые вихры лейтенанта.

— Та що вы, товарищ лейтенант? — выговорил он дрожащими губами. — Не треба! Я ж ще не помер и но помру. Ось подлечуся, та мы ще з вами поплаваемо, Може, мене выпустять до вас с того чертова камбуза.

Командир дивизиона сдержал ненужную и непрошенную в эту минуту улыбку и сказал серьезно и торжественно:

— Отпустим, Догаренко!.. Даю тебе в том слово! Думаю, что командование испросит тебе звание Героя Советского Союза, а держать героя у плиты, сам понимаешь, не резон. Скорее поправляйся! Пойдем, лейтенант!

Он поднял Коренкова. Лейтенант сконфуженно вытер рукой мокрое лицо.

— До свидания, Догаренко! Поздравляю с великим праздником родины. Подремонтируйте его поскорее, товарищ военврач.