Срочный фрахт

Вагин с недоумением поднял на командира вопрошающе синие глаза. Его удивили и оживление Морошко, и показанное на карте место. Но он побоялся задать вопрос невпопад и ответил уставным «есть», пытаясь самостоятельно угадать, что задумал командир катера. Точка на карте обозначала глухую бухточку на «своем» берегу, где не было ничего примечательного и куда, казалось, незачем было забираться боевому кораблю, хотя бы и такому небольшому, как 1012-й. Вагин переводил глаза с лица Морошко на его указательный палец и молчал.

— Соображай! — Морошко шутливо ткнул помощника в бок. — Поощряю в подчиненных смекалку.

— Не соображаю, — уныло признался Вагин, начиная презирать себя.

— Плохо! Проверим наблюдательность… Что находится в западном закутке этой дыры, на камнях?

— На камнях? — медленно повторил Вагин, стараясь выиграть время. — Там же ничего такого… Камни… Плавник… Ну, чайки садятся.

— А карбас? Или его кит слопал?

— Верно, карбас! — удивился Ваши. — Только что нам проку в этом хламе? От него небось одни ребра остались.

В бухте было глухо и тихо. Когда катера на малом ходу проскользнули в нее, было уже темно. Мрачно нависали береговые обрывы, и тяжелыми синими потоками лежал на них свежий осенний снег.

Катера вплотную подошли к берегу в глубине бухты. Вода здесь лежала тяжелым черным стеклом, чуть слышно вздыхая. Начинался отлив, и с камней свисали мокрые космы водорослей. Позванивая, журчали сбегающие ручейки. Темная черта высокого уровня все выше подымалась над водой.

Над этой чертой на покатых, отглаженных волнами камнях, осыпанных чаечьим пометом, лежал, высоко задрав нос, старый поморский карбас. Бока его побелели от соли. Он был выброшен сюда сумасшедшим штормом накануне войны и остался. В военной горячке никто не интересовался увечной посудиной. Построенный из добротной древесины, карбас выдержал встречу с камнями без особых повреждений. В одном лишь месте каменный зуб прогрыз ему борт. Он прочно завяз между двумя глыбами гранита, которые сдавили его бока. Доски фальшборта расщепились, оторвались, и верхние концы шпангоутов торчали над палубой, как ребра дохлого кита. Шторм, принесший гибель карбасу, вышвырнул его на берег значительно выше приливной черты, и обычное волнение, незначительное в этой огороженной скалами водяной чаше, не могло причинить ему нового ущерба. Он мог спокойно дремать на своем каменном ложе до тех пор, пока новая, еще более свирепая буря не раскачает сонную воду, не сорвет его с камней и не прикончит.

Но мертвый сон карбаса был нарушен вторжением в бухту катеров Морошко. И вокруг его останков началась непонятная суматоха, которая удивила бы всякого, кто в эту минуту заглянул бы в бухту.

Сначала краснофлотцы, вооружась топорами и ножовкой, отодрали еще несколько досок от фальшборта и забили ими пробоину в боку. Этим карбасу была возвращена способность держаться на воде.

Позднее к карбасу приволокли два длинных бревна плавника и просунули их под днище, как рычаги. С 1012-го подали буксирный конец и закрепили на корме карбаса. Люди повисли на свободных концах рычагов. На катере заревели моторы. Буксир дрогнул, натянулся, зазвенел гигантской струной, и карбас слегка стронулся. Моторы взвыли сильней. 1012-й, взрывая винтами горы пены, тянул изо всех сил, как трудолюбивый битюг, срывающий с места воз.

Боцман Володин распоряжался этим небывалым авралом, v потрясшим команды всех катеров. Никто не мог понять, для чего понадобилось командиру звена на ночь глядя завести корабли в глухомань и сволакивать с камней растрепанную развалину, которая годится лишь на дрова. Однако люди ретиво налегали на рычаги, пока после ряда осторожных рывков карбас не сполз на воду и не закачался рядом со своим спасителем.

И тогда настал момент полного изумления, потому что Морошко приказал разыскивать на берегу мелкий плавник и грузить им карбас. При этом он строжайше наказал выбирать только сухое дерево, отбрасывая гнилье и мокрядь. Спотыкаясь во тьме, оскальзываясь на валунах и вполголоса поминая черта и его родителей, краснофлотцы в поте лица ползали по скатам, выдирая из гранитных трещин корявые сучья северной березы и тонкие сосновые кругляки, добела обглоданные волнами. Набирая охапки этой бросовой дряни, они пихали ее в карбас, и только когда он был доверху набит, Морошко приказал окончить работы и отдыхать. Усталые моряки вернулись на катера, и тогда началась вторая часть загадочного предприятия, уверенно руководимого командиром звена.

С 1012-го последовал сигнал: «Командирам прибыть к флагману на чашку чая и оперативное совещание».

Оба катера приткнулись к 1012-му, и лейтенанты Артемьев и Пущин перебрались на его палубу.