Срочно, секретно...

Пригнувшись, скользнул в кресло третьего ряда. Подошел кондуктор, взял билет.

— Я опаздывал... Извините, не приходилось выбирать кресло.

— Ваш костюм испачкан. Пройдите в туалетную комнату в конце. Я сейчас открою ее для вас. В таком виде я не вправе, извините, оставлять вас в салоне. Надеюсь, вы правильно поймете меня. Тут едут уважаемые господа...

— Мой билет в полном порядке. Вы же видите...

Палавек старался говорить шепотом, хотя Цзо находился через четыре ряда за высокими спинками.

— Но вы ободраны, ваш костюм... Вы в крови... Странно это.

— Успокойтесь наконец. Вот вам...

Фиолетовая купюра в пятьсот бат повергла человека, ставившего превыше всего правила и приличие, в полное расстройство. Палавек аккуратно опустил деньги в нагрудный карманчик форменной куртки, мягко вытянул из пальцев кондуктора свой билет и откинулся в кресле. Соседнее, к счастью, пустовало.

— Но хотя бы почистите костюм...

— Сейчас не хочется. Желал бы соснуть. Спасибо.

— Вам спасибо, господин, — спохватился кондуктор. В кармашке лежала полумесячная зарплата. Таких чаевых никто не давал.

Палавек посмотрел на расписание, которое вытащил из сетки на спинке кресла. Остановка будет через два с половиной часа, всего на три минуты... Надо незаметно, когда все погрузятся в дрему, перебраться в кресло седьмого ряда. На остановке за несколько секунд до отправления выстрелить в Цзо, пробежать по проходу, спрыгнуть. Дальше по обстоятельствам.

За окном мелькали одинокие пальмы среди полей. Будто серебряный шарф, брошенный в долину, блеснула река. Черными парусами, наполненными ветром, проплыли очертания вогнутых скатов пагоды.

Через час он перебрался в седьмой ряд. Сидевший у окна старичок бонза даже не повернул головы. Развернув банановый лист, подбирал щепотью комки клейкого риса с мясом, чавкая и хлюпая носом...

Автобус плавно остановился. Бонза похрапывал, заложив, по монастырской привычке спать без подушки, руки за голову. Практически никто не видел в лицо Палавека, кроме кондуктора. Да и тот будет молчать — из трусости не сознается, что получил такую крупную взятку.

Палавек выждал две с половиной минуты. Проход между кресел оставался пустым. Кондуктор копошился у передней двери, которая оставалась открытой.

Повернувшись назад, он снял курок браунинга с предохранителя, потянул левой рукой на себя спинку кресла.

Подтянутые к вискам миндалевидные глаза смотрели с удивлением.

— Моряк? Вы?

— Здравствуйте, госпожа... — Палавек опустил браунинг.

На коленях она сжимала пакетик с полотенцем и косметической сумочкой. В свете ночника сквозь целлофан просвечивала красная роза на махровой ткани. Палавек услышал шипение закрывшейся автобусной двери.

Он перевел оружие на предохранитель. С урчанием автобус набирал скорость. На площадке у кабины водителя вспыхнула потолочная лампа. В затемненном стекле, отделявшем кабину от салона, отразились заломленный околыш фуражки и звездочки на погонах полицейского. Кондуктор в сползавших очках говорил что-то, показывая рукой в сторону седьмого ряда.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СТОРОНА «ЗОЛОТОГО ТРЕУГОЛЬНИКА»

1

Бэзил отхлебнул из чашечки зеленый чай. Поперхнулся и ощутил то же состояние, как бывало в детстве, когда не успевал сжать губы, ныряя в Сунгари.

Поезд, мягко постукивая на стыках, неторопливо катил вдоль затопленных рисовых чеков. Лунная дорожка, преломляясь на дамбах, словно спешила следом.

Сосед по купе, японец, которого за минуту-две до отправления доставили из «веселого квартала» Патпонг, похрапывал и причмокивал, подобрав ноги к животу. Проводник, разволновавшийся в ожидании возможного протеста Бэзила, с повышенным вниманием следил за поданным чайником — горяч ли чай, хорошо ли заварен?

Из кармана кремового пиджака японца выпал журнал с фотографией американского истребителя-бомбардировщика на обложке и надписью:

«Достаточно сильный, чтобы победить, достаточно грозный, чтобы сдерживать. Его наличие — самовыражение национальной воли».

Бэзил тоже задремал, а потом его разбудил вой и свист «самовыразителя национальной воли», пронесшегося в ночном небе за окном вагона. По реакции на самолеты лет десять назад в Ханое распознавались новички. Старожилы же ухом не вели, когда ревело в небе. Стоило ли суетиться, если звук, словно хвост, подтягивался только после пролета «американца»?

Сосед успел раздеться и забраться в стеганный мелким квадратом спальный мешок. Костюмчик висел на складной вешалке, покачиваясь в такт мотанию вагона.

Сон прошел, и Бэзил уставился в непроглядную темень... Когда он подарил Рите свою последнюю книгу, писавшуюся с перерывами, трудно и удачно, она сказала:

— Тебе не приходило на ум, что писать о Востоке, впитывать его цивилизацию похоже на... кражу чужого наследства? Ты ведь ничего не добавляешь от себя. Глядишь и пишешь...