Срочно, секретно...

Крышку атташе-кейса он не опустил. Сколько ждать: десять, двадцать минут, час? Ходили разговоры, что этот человек фанатик, что у него большой авторитет в профсоюзах, что у него четвертая жена, которая помогает в драке за власть, развернувшейся в конгрессе труда. Политикан. Проходимец. Велеречивый болтун, обманывающий работяг. Как все ему подобные... Палавек подавлял в себе жалость. Может, ты станешь новым Кхоем, а то и Пол Потом? Пожалуй, нет... Не распаляйся, это их дело. Майкла Цзо и Пратит Тука. Ты — только вода...

— Военные обещают не переворачивать столы политических деятелей, если эти деятели пользуются поддержкой масс, — сказала женщина. Голос напористый, дребезжащий. — Кого они имеют в виду под массами? Забитых крестьян, люмпенов, согнутых нуждой на предприятиях в Рангсите? Молодчиков из полувоенных формирований «красных быков» или одурманенных шовинизмом сельских скаутов?

Она — первой, потому что опаснее.

Состав стремительно налетал.

Браунинг действительно имел мягкий спуск — Палавек почти не слышал своих двух выстрелов. Он вытянул из пальцев Пратит Тука листок рекомендательного письма. Не оглянувшись, прикрыл дверь.

Пустую улочку жгло солнце, клонившееся к закату.

3

Необъяснимая расточительность домовладельца — потолочный вентилятор месил перекаленный воздух, лестничная площадка, над которой шуршал пропеллер, соединялась с балконом на переулок, примыкавший к Сукхумвит-роуд. Обмякнув на цементе, под ветерком, едва доходившим с потолка, парень в рваных шортах возлежал перед проходом на четвертый этаж.

— Как поживаете, сэр? — осведомился по-английски Бэзил. Шесть маршей лестницы дались нелегко. Воротник лип к шее, ремень резал бедра.

Оборванец приоткрыл глаза. Осоловело посмотрел поверх своих стоптанных шлепанцев, свисавших с грязных ног на ящике из-под пива. Через секунду, потеряв шлепанцы, был на ногах.

— Где квартира Кхуна Ченгпрадита?

— Чан тай као чай... — Не спуская глаз с белого, парень наклонился, на ощупь отодвигая ящик. По-тайски слова означали «не понимаю».

— Я говорю, где живет Кхун Ченгпрадит? — повторил на кантонском наречии Бэзил.

— Говорите не быстро...

— Чего уж, медленно ли, быстро... Все равно ведь не поймешь, — буркнул на этот раз по-русски Бэзил.

Заготовленная в гостинице бумажка с переведенным портье на тайский вопросом размякла в кармане, буквы расползлись, однако парень разобрал. Бродяга оказался грамотным. Махнул рукой — мол, иди следом — и, шаркая подобранными шлепанцами, поднялся этажом выше, крикнул несколько слов через решетчатую дверь.

Об решетку сплющили мордашки с глазами-черносливами девчушки-близнецы в европейских платьицах. Стройная тайка в хлопчатой пижаме и розовых папильотках появилась из боковушки. Набрала условное число на замке и сдвинула решетку.

— Что вам угодно, мистер? — спросила она на чистом английском языке.

— Не могли бы вы мне помочь, мадам? Я разыскиваю мистера Кхуна Ченгпрадита, моего друга...

— Он живет здесь. Вы — мистер Бэзил Шемякин?

— Да. Я оповещал открыткой, что зайду сегодня, в субботу. Ведь телефона у вас нет. Кхун дома?

— Он предупредил. Я — его жена. Скоро должна уходить и потому, извините, не приглашаю. Вы найдете мужа где-нибудь у пагоды Ват По, на базаре или у массажистов. Как только его выпустили из Бум Буда, он ни на минуту не остается на месте, бегает по городу и наслаждается свободой. На мужской лад, конечно...

Бум Буд была бангкокской тюрьмой.

— Прошу извинить, — сказал Бэзил. — Я остановился в гостинице «Виктори». Если мы разминемся, будьте любезны попросить мужа позвонить туда.

— Да, конечно. Всего доброго.

На площадке под вентилятором Бэзил остановился в размышлении. Ехать искать или не ехать? Оборванец стоял рядом, выжидая, когда европеец уберется из его «спальни».

— Вот тебе монета, — сказал по-русски Бэзил, — разыщи такси. Такси, понял? Давай... — А сам свернул носовой платок в жгут и подсунул за воротник.

Бестолковый грамотей подогнал «тук-тук» — трехколесный мотоцикл с крышей, под которой пассажир сидит за водителем, глотая выхлопные газы. Хозяин транспортного средства вымученно улыбался бесцветными губами человека, обретающегося среди уличного чада...

Они с треском пронеслись вдоль тротуара Сукхумвит-роуд, мимо обшарпанных домов, облепленных, будто флагами расцвечивания, пестрым текстилем в лавках. После тряпье сменили вывески, налезавшие одна на другую, вместе с тайскими и английскими надписями пошли китайские и японские иероглифы, индийская и арабская вязь. Но все это благополучие тогда, весной 1983 года, представлялось не столько вызывающим, как бывало, сколько взывающим.