Средняя степень небытия (СИ)

Да, она была военным кораблём, фрегатом, засадным полком, соединявшим скрытность и угрозу, ловушку и обман, приманку и яд; прекрасное молодое тело её походило на великолепный южноамериканский цветок, захлопывающий лепестки, пожиравший насекомых, в поисках нектара усевшихся на пестик. Она сомневалась, где находится мозговой центр, руководивший ею, в фибрах сердца или глубоко в мозгу, в шишковидной железе, гипоталамусе, лобных долях, но она твёрдо знала, что такой центр есть, он, собственно говоря, и есть она. Этот центр управления не вне её, он в её теле, ибо тело – атрибут его, центра, тело выполнит, что прикажет сознание,  как корабль повернёт туда, куда направит командирская рубка. Центр управления не растворён в теле, ибо тогда, если отрезать руку или ногу, его становились бы меньше, он локализован и всё-таки чувствуется, что расположен скорее в голове, чем в сердце. И если глаза, кожа, грудь, бёдра и лоно – для привлечения, мышцы на плечах для борьбы, то бомба, взрывное устройство, что она придерживала через карман дохи, была уже для абсолютного убийства или самоуничтожения, или совмещения того и другого. Говорят, что сознание подобно функции одновременно материально и нет, как свет – частица и волна, так вот бомба уже не являлась неопределенной, она была конкретна, вещественна, но не самодостаточна. Как паразит, бомба нуждалась в человеке, в данном случае в Софье, которая могла и хотела в нужный момент привести её в действие, подложить, снять предохранитель или метнуть. И ещё, мир вокруг Софьи не содержал красок. На зло или во славу в тот день с чёрного неба удивительно белый снег. Крупные до боли правильные хлопья как акробаты, спиралью скользили по нитям дождя, падали в свинцовую воду канала, но не окрашивали её желтизну, белое медленно погружалось, растворялось в чёрном. Не жёлтый, но раскалённо-белый свет излучали фонари. Парапеты и дома, ограждавшие дома, мешались перспективы, сливались в единый барьер и рисовались серыми, как переход от света к тени. Софья тронула гранит парапета и замерла. Пальцы без перчаток не ощущали холода, под ладонью лежала, будто писчая бумага, гладкая, невесомая и странно до отвратительного раздражения сухая, что хочется намочить или, пока никто не заметил послюнявить пальцы. Софья дотронулась до дохи. Она видела, что та мокрая, лил дождь со снегом, но ощущения сделались как от парапета – через чур гладко и сухо. Тогда она подумала, но ведь и парапет мокрый, хотя кажется сухим. Бомба под дохой качнулась. Софья чуть не выронила её. Она подхватила её правой рукой, ощутила металл, холод, мокроту и вязкость. Бомба состояла будто из ртути. Что же положил в неё Кибальчич? – подумала Софья, поймав себя на мысли, что бомба, возможно единственно мокрый предмет, в мире вокруг, и что ощущение её будет последним, перед тем как… Мысль заменила чувства.

В тумане испарений, поднимавшихся от воды и расползавшихся в обе стороны тротуаров, маячили фигуры сообщников. С поднятыми воротниками, в тёмных застёгнутых до горла пальто, серых шляпах, они проявлялись из белёсо-молочной мглы и вновь растворялись в ней. Каждый из сообщников под пальто, подмышкой, в свёртке, в руках прижал точно такую же бомбу, что сжимала через карман Софья. Крупные животные ходят тропами, не в разные стороны, по направлениям летают птицы, узкими тропками скачут друг за другом насекомые, вглядитесь, есть дороги, где их много, а есть, где почти никого. На непротоптанных путях обычно и подстерегает опасность. Если Невский шумел, гудел, периодически разражался возгласами, в которых расшифровывались если не слова, то звуки и буквы, толпы человеческих существ и самих разнообразных транспортов бились и пульсировали,  как поток, зажатый меж домами в очередном наводнении, то над каналом словно выключили звук, невидимый жонглёр оставил там минимальное количество марионеток. Софья догадывалась, кто делал это. Это делал тот же, кто расставлял мысленные насосы, убирал из мира краски, выключал звук, внушал пальцам, что бомба из ртути. Неприятный вкус во рту, как от чрезмерного курения вчера или кровоточащей десны, заставил Софью подойти ближе к парапету. Хотелось окунуться, насквозь промыться в ледяной, чистой воде, загасить жар и неподатливую ломоту суставов, стряхнуть дурноту и отупелую невозмутимость восприятия, заменить супербодростью жадного поглощения жизни. Самый важный русский вопрос, не «кто виноват», не « что делать», не « кому на Руси…», а « когда всё это кончится», поглощал другие вопросы, стирал как ластиком само начало проявлявшихся ответов. Софья подняла от воды глаза. На той стороне канала в тёмном пальто и шляпке стояла Геля. Из-под вуалетки её близорукие глаза коротко взглянули на Софью. Взгляды встретились. « А Гелька то дрейфует» - судила Софья по бледному лицу, на миг вырванному из хаоса действительности и приближенному вниманием на крупный план. И тут же рабочая мысль: «Куда она смотрит? Зачем она сюда смотрит, вдруг  появится Он, а она Его проглядит».