Среди пуль

Тут были и другие, не менее известные представители огромного, умного, беспощадного сообщества, которые, как муравьи, поедающие упавшую в их муравейник птицу, уничтожали все формы общественной и культурной жизни. Съедали, обгладывали наголо, оставляя хрупкие, неорганические скелетики.

Каретный провел Белосельцева к столу, усадил рядом с редактором крупной демократической газеты, и Белосельцев вместе с остальными стал ждать. Огромный, волнистый нос редактора заслонял стенное панно, на котором танцевали нимфы и розовый прелестный купидон целил в них из золоченого лука.

Вдалеке раздавались бравурные звуки рояля. Это все еще играл неугомонный Ростропович. Под эти звуки растворилась дверь и вошел владелец зеленого стола, лепнины, купидонов и нимф. Он вошел, бодро, сильно взмахивая руками, улыбаясь и раздавая поклоны. Белосельцев узнал в нем Хозяина. Того, что принимал его месяц назад на царицынской вилле, а потом, на похоронах Вельможи, радостно, с хохочущими глазами, как метеор мелькнул за колонной.

Хозяин вошел в кабинет, как конферансье, пышно и эффектно. Глаза у него сияли, он протягивал вперед руки ладонями кверху, приветствуя и одновременно призывая приветствовать публику. Его лицо было радостно и торжественно, с таинственным и значительным выражением, по которому можно было догадаться, какие великолепные номера в концерте, какие звезды эстрады в нем принимают участие. Это картинное появление породило среди собравшихся оживление. Все задвигали ногами, завертели головами, зашевелили папками и кейсами. Обнаружили коллективную готовность внимать, повиноваться. Между ними и Хозяином мгновенно установилась прочная, многократно проверенная связь.

– Я заставил ждать, извините! Такой наплыв событий! – Хозяин двигался вокруг стола и пожимал всем руки, сердечно и душевно, как дорогим гостям. Когда очередь дошла до Белосельцева, тот почувствовал, какая сухая, горячая у него ладонь, словно наэлектризованная пластмасса, какие пронзительные, видящие насквозь у него глаза.

– В последнее время мы виделись реже обычного, – обратился Хозяин к собравшимся, выложив на зеленое сукно свои белые чуткие руки. – Вы действовали каждый по-своему, в своем стиле и направлении. Я следил за вами, искренне восхищаясь. Я по-прежнему считаю, вы – лучшее, чем располагает наша система и наша интеллектуальная культура. Вы – ее высшее достижение!

Ему внимали серьезно, ценя высоко его похвалу. Председатель одной из ведущих телекомпаний, розовый и глазастый, похожий на целлулоидного игрушечного малыша, вдруг сильно побледнел, будто испытал острое физиологическое наслаждение.

– Впервые ваша мощь, ваша организованная, выстроенная в должном направлении сила была проверена в решающем августе девяносто первого года. Своим подвигом, своим коллективным воздействием вы остановили танковые колонны на улицах Москвы, заглушили моторы у броневиков, привлекли на нашу сторону экипажи и командиров. Вы деморализовали жалких ничтожных правителей, так что у них от страха дрожали руки. Несколько дней вы контролировали Москву и Россию, нейтрализовав государственные институты – такие, как партия, армия, спецслужбы. Вы нанесли удар такой сокрушительной силы, что многие из них не выдержали и пришли сдаваться, держа руки перед собой, чтобы их заковали в наручники. А бедный смехотворный Пуго даже застрелился. За тот ваш подвиг еще раз выражаю вам благодарность!

Он говорил с ними, как маршал говорит со своими отборными частями, с гвардией и спецназом. Белосельцев вспоминал те ужасные летние дни, когда над страной носились незримые вихри, словно залпы электронных орудий. Они проникали под броню, в министерства, в военные и партийные центры, истребляли экипажи, лишали воли вождей, ослепляли глаза мутными бельмами. Когда все было кончено, он долго болел, словно был контужен, попал под ударную волну, получил боевую радиационную дозу.