Среди гор

— Э, чтоб могила проглотила твоего отца! — не выдержал Оскенбай. — Первый раз вижу жену, которая ни во что не ставит мужа. Когда муж зовет, надо идти.

Калима не поняла, всерьез сердится Оскенбай или притворяется.

— Ой, дурная женщина! — не унимался Оскенбай. — С тех пор как начали говорить «равноправие, равноправие», ты перестала признавать меня. Разве тебе не известно, что после бога хозяин женщины — муж? Мое дело в тысячу раз важнее шкуры, с которой ты возишься. Поняла?

— Нет, не поняла, — сказала Калима, бросив работу, и подошла к мужу. — Что за дело у тебя? Не случилось ли что-нибудь с родными?

— Знала бы ты, что я видел!

— Ну говори скорее.

— Сейчас я был в Красной юрте. — Оскенбай перешел почти на шепот. — Молодежь вместе с Сапарбаем что-то пишет на большой бумаге. Книги на столах лежат, как лепешки у набайчи, висят портреты больших людей, которые не сводят глаз с того, кто заходит. Сдается мне, что они хотя и молчат, но слышат все, что говорят там люди.

— Кто же они такие?

— Большие люди… Очень большие люди… Оказывается, лесничий Деркенбай тоже не простой человек… Мы только не знали об этом. Его портрет тоже висит там.

— Брось ты!

— Правда!

— Может быть, это не он, а просто похожий на него человек?

— Побойся бога! Как я могу перепутать с кем-нибудь Деркенбая? Вот уже три года, как он работает у нас лесничим. Шапка, усы, взгляд — все как у него. Он не сводил с меня глаз.

— А ты не спрашивал у Сапарбая?

— А чего спрашивать? Он самый. Оказывается, Деркенбай до приезда сюда был красным партизаном. Я думаю, там он был вместе с Лениным.

— Может быть.

— Так, так. Иначе кто бы повесил его портрет в Красной юрте? Заявление мне уже написали. Но боюсь подать его болушу. Если Деркенбай видел Ленина, он не мог ошибиться. Видно, неправ я сам. Как ты думаешь, жена?

— Лучше не подавай, — посоветовала Калима. — Ну, на пять-десять копеек налог прибавится, заплатим как-нибудь.

— Ты права, моя байбиче, — обрадовался Оскенбай, — я тоже так думаю. Если Деркенбай видел Ленина, то нас, бедняков, он не обманет. Человека, который может обманывать, не прислала бы советская власть лесничим. Давай, байбиче, поверим ему и успокоимся!

VI

В последнее время у потомков Эшима, как часто говорил старик Соке, камни покатились вверх — дела пошли в гору. С тех пор как дядья Айны получили за девушку шестьдесят лошадей, они повели себя так, что казалось, от одного их дыхания может испечься хлеб. Стали гарцевать на лучших конях, одеваться в бархат и плюш. Особенно кичился брат отца Айны — Касеин. Он смотрел на всех свысока, ходил задрав голову, делая вид, будто думает о чем-то важном, порой ругался, скрипел зубами, словно крошил ими камни. Иногда разговаривал сам с собой, угрожая Саадату:

— Короткогубый шайтан! Оттого, что стал председателем, возомнил, будто головой неба коснулся. Посылает ко мне исполнителя, налоги с меня требует… Да стоит мне подарить кому следует двух кобыл, как он полетит вверх ногами! Знает ли он об этом? Если у него должность, так у меня состояние, птица счастья на моем плече. Наш будущий зять Досумбек — родной брат самого Батырбека!

Касеину, которому не давала покоя, как старая неизлечимая болезнь, слепая гордость, хотелось отнять у Саадата его должность, чтобы вместо него председателем стал человек из рода Эшима. Молодежи своего аила Касеин внушал:

— Вступили в комсомол — будьте решительными, занимайте посты председателя сельсовета, секретаря ячейки. Не посрамите честь своих предков! Спасайте родной аил от налогов, будьте рукоятью ножа! Сапарбай, Курман — дети кулов, всякого сброда, голытьба безродная. А короткогубый шайтан Саадат сделал их своими послушными дубинками. На ваших головах тоже не платки, а шапки. Будьте же настоящими мужчинами. Я хочу, чтобы жеребцами стали жеребята моей собственной кобылы, чтобы собственные ягнята стали баранами!

Мало-помалу Касеин сделался самым влиятельным баем во всем роде Эшима. Весной его аилы первыми стали кочевать на джайлоо. Они не задерживались подолгу на одном месте. Не проходило и двадцати дней, как аилы Касеина оставляли помятые травы и перекочевывали на другое пастбище.