Среди богомольцев

Мне досталась довольно большая затхлая комната, с цветными стеклами в окнах, с мягкими циновками на полу, но запущенная, оплеванная и немытая давным давно. Низкие диваны (на четверть от полу) окаймляли ее вокруг; на стене висела большая, потемневшая икона и разные божественные картины афонского изделья; у противоположной стены камин с огромным закоптелым жерлом. Больше мебели никакой не было. Я вынул было папироску, но вожатый объявил мне, что здесь киновия [3], следовательно курить запрещено, и просил подвинуться к камину. Надо было повиноваться. Затем я думал было прилечь отдохнуть, но оказалось, что и это невозможно. Лишь только я прикоснулся к дивану как, меня осыпали целые мириады прыгающих насекомых, как видно, давно поджидавших жертвы. Пересел на другое место, – та же история. Оставалось одно утешение: ходить по келье и бранить неряшество афонское.

За стеною слышно было церковное пение и сдержанное чтение канона. Там кто-то молился.

Вот и в мою келью вошел монах в мантии, с ручной кадильницей (каца). Нашептывая какие-то молитвы, он трижды окадил икону, потом окадил меня и вышел, наполнив запахом ладана моё незавидное помещение. Я остался в полном недоумении насчет этого обряда. А дело было в том, что рядом с моею кельею, в комнатной церкви монахи служили вечерню, и им хотелось сделать меня участником своей службы.

– «Молитвами св. отец наших, Боже помилуй нас!» – Слышится за дверью. Я молчу. Молитва повторяется громче. Мне бы следовало ответить «аминь», но я не знал ещё этих условий монастырского этикета и опять промолчал. Тогда в щели двери показалась седая борода монаха, и заблестел чёрный глаз, устремленный на меня.

– Чего вам? – спросил я.

– Благословите войти! – сказал старик по-русски. – Войдите.

Монах сбросил башмаки [4] и, поклонившись мне, смиренно сел на диване. Я снова почувствовал запах ладана, которым была пропитана одежда старика.

– Прослышал я, что земляк, и пришел… заговорил он, не поднимая на меня глаз.

– Очень рад. А вы откуда?

– С Нижняго.

– А давно с родины?

– Давно. Скоро тридцать лет будет.

– И всё здесь?

– Всё в Симене (Есфигмене) с греками. Бог помогает: привык.

Я с любопытством осмотрел монаха, тридцать лет не видавшего мира. Он сидел, по-прежнему, опустив глаза, и перебирал нитяные чётки.

– Как же вы попали сюда, к грекам? опять спросил я.

– Да вот, был сперва в турецкой компании в 29 году, и попался в плен туркам. Года два они таскали меня по разным тюрьмам; а потом дали, значит, свободу. Едучи домой захотелось мне помолиться св. угодникам афонским, дай, думаю, заеду по пути, помолюсь на радости. Ну, заехал сперва в Симен, да тут и остался совсем: больно приглянулось мне ангельское житие. И вот с той поры всё живу здесь, даже других монастырей не пришлось видеть.

– И не тяжело вам было?

– Известное дело тосковал, особливо сначала, а потом ничего: пересилился.

Монах замолчал и утер глаза, из которых постоянно сочились слёзы.

– Скажи-ка мне, что на Руси поделывается? спросил он, взглянув на меня исподлобья.

– Ничего, живёт себе помаленьку.

– Слышно, что волю дать хотят?

– Да, хотят. Скоро крепостных не будет в России.

Старик трижды перекрестился и прошептал: «слава Богу!»

– Ну, а ты останешься здесь, или на время только?

– На время. Мне нельзя остаться.

– Отчего же? Погибать что ли охота!

– Нет, мне ещё работать надо.

– Никакая работа не даст тебе столько пользы, как здешняя: помяни ты моё слово! Та накормит только, а эта в рай поведёт.

– Да у меня родные есть; с ними-то как же быть?

– Бог научит, как быть. Вот и у меня семья была, да я не посмотрел на это, – постригся. После здешние старцы письмо послали туда, что помер, тем и покончили сразу. Даже денег прислали на помин души. Вишь как умудряет Господь.

– Все это так, да жить у вас слишком трудно

– А ты думаешь, что ли без труда спастись? Не спасешься, брат. Ты вот лучше понадейся на владычицу нашу, так она поможет тебе все искушение пройти невредимо.

– Какие это искушения?

– А вот поступай: узнаешь?

Вошедший послушник объявил, что ужин готов, и тем прекратил наш разговор. Старик поклонился мне и торопливо вышел. Я отправился за послушником в келью игуменскую, где ожидал нас ужин, накрытый на столе, тоже на четверть от полу. Пред каждым прибором стоял небольшой графин красного вина. Мы уселись на полу вокруг стола; один из присутствующих вслух прочел молитву и затем уже стали подавать кушанья из разных вареных и жареных в масле трав. В заключение, вместо десерта, подали зеленые огурцы. Мы сначала смеялись над этим, а потом, поездив по Афону, и сами ждали огурцов, как лакомства.