Среда обитания

— Я тебе, Игорек, никогда не говорила, вы ведь с Володей и после войны дружили. Когда Баринов уезжал забирать Володю из деревни, я ведь на окопах была. Под Колпином. А его еще раньше просила — поедешь за сыном, и моего забери. Нет, не забрал. Место в машине под вещи берег. Да разве их сбережешь, вещи-то! Людей сберечь не смогли.

И Виктор Евграфович, и отец Корнилова погибли на фронте.

Мать вырвалась за Игорем в самый последний момент — они уезжали с Сиверской последним поездом. Не посади их до станции какой-то сердобольный шофер в битком набитую полуторку, остались бы они под немцем.

Уже после войны, разговаривая с людьми, которые воевали в тех местах, Игорь Васильевич узнал, что через час после их отъезда немецкие мотоциклисты примчались на станцию. Последний пассажирский поезд, на котором они уехали, еще стоял у платформы и пассажиры штурмовали вагоны, а немцы уже ходили по домам на окраине Сиверской и в Белогорке, опознавая переодетых красноармейцев по стриженым головам.

Дареный велосипед Корнилов оставил Натке. Ей уезжать было некуда. Отец воевал на фронте, мать больна.

Летом сорок пятого Корнилов снова приехал в Грязно. Деревня выглядела заброшенной, несколько домов сгорело. Сгорел и дом Голубевых. Ни Наташи, ни ее матери Корнилов не нашел. Их, как и половину других жителей, немцы угнали на Запад.

Через несколько лет он встретил Натку Голубеву на областной комсомольской конференции. Они поженились, когда Корнилов закончил юрфак, и лето провели в Грязно, купаясь в обмелевшем Оредеже, загорая на красивой поляне с чудным названием Дунькин угол.

«Как все это было давно, — с грустью думал Игорь Васильевич. — Столько воды утекло в холодном Оредеже, а память хранит эти дни, да, именно, дни — не годы, не месяцы. Эти счастливые теплые дни». И еще он подумал о том, что сколько раз бывал в тех местах, а ни от кого из местных не слышал о том, кто обитал здесь до революции.

С Наташей они прожили только пять лет. Она погибла от руки бандита, когда Игорь Васильевич работал в поселке Рыбацкое инспектором уголовного розыска...

19

Участковый инспектор Мухин ожидал их при въезде в деревню.

— Знакомьтесь, старший лейтенант, — сказал Корнилов, когда Мухин сел в машину рядом с Николаем Николаевичем. — Художник Новицкий, лауреат Государственной премии. К вам, в Орлино, наверное, не часто такие знаменитости заглядывают?

Мухин пожал протянутую художником руку и смутился, не зная, что ответить подполковнику.

— Он у нас большой специалист по древнерусской живописи, — продолжал Игорь Васильевич. — А вот сейчас в сомнении. Говорит, не может в Орлинской церкви старинных икон быть.

— Так ведь я, товарищ подполковник, с чужих слов. Может, и врут люди.

— Ну-ну! Зачем же так — не могут врать все люди разом.

— Вот по этой улочке, — сказал Мухин шоферу, когда машина подъехала к перекрестку. — Там дорога, правда, неважная. Никак сельсовет не раскачается. — Похоже было, что Мухин остро переживал за плохую дорогу. — Грузовики в распутицу все разбухали, а летом времени не нашли, чтобы подправить.

— Верующих у вас много? — поинтересовался Николай Николаевич.

— Нет, товарищ Новицкий. Старухи только.

— А молодежь все сплошь атеисты? — улыбнулся художник.

— Да не то чтобы атеисты. Ездят иногда девчонки в Сиверскую церковь. Там поп красивый. А вот мужики — нет.

— Пьют небось мужики, — проворчал Корнилов.

Наверное, чтобы занять паузу, Мухин улыбнулся и сказал:

— Был у нас тут в соседней деревне, в Лампове, один мужик — верующий. Пров Семьенов. Старовер. У них там молельный дом. Так и он перестал к службе ходить. С ним такая история приключилась. Семьенов в пожарке на дружногорском заводе работает. Придет со смены, отсыпается. А в молельном доме в колокол как ударят! Бьют без умелости, ровно в набат. Семьенов, конечно, вскочит, как шальной, и на улицу! Где горит? Так привыкнуть к ихнему колоколу и не смог. Просил баб, найдите нового старосту. Да где его нынче найдешь? Вот и стал дядя Пров атеистом.

Николай Николаевич расхохотался.

— И ушел из староверов?

— Ушел. А в Сиверскую, в православную, говорит, ездить далеко. — Мухин сдержанно улыбался, довольный, что развеселил художника. — А вот и церковь наша, — он посерьезнел, нахмурился. — Тут все и произошло.

Нахмурился и Новицкий. Когда они вышли из машины, художник сказал:

— Эх-эх-эх, товарищ начальник, до чего же вы тут довели это сооружение. Ведь еще года три-четыре — и развалится храм. Конечно, не бог весть какой архитектурный памятник, но красиво как поставлен в парке. И озеро вдали блестит.

— Вы Мухина-то не расстраивайте. — Корнилов вздохнул полной грудью, подставив лицо ласковому осеннему солнцу. — Лучше потеребите товарищей из Общества по охране памятников.

— Если бы у них одна эта церковь была! Объектов много, а денег... — Новицкий сделал красноречивый жест.

— Ладно. Давайте делом займемся, — сказал подполковник. — Кто нам церковь откроет?

— Сторож совхозный, Баланин. Да вот и он. — Участковый инспектор показал на согнутого недугом старика, стоявшего в сторонке, под раскидистой липой.

— Прохор Савельич! — крикнул он.