Спуститься и подняться

Чтобы определить запасы руды, надо измерить толщину пласта. Над пластом — горы. Бурить с их вершин вниз невозможно — слишком глубокие скважины. Пришлось пробивать горы с боков штольнями и бурить уже из них. Длина штолен будет уникальная — до четырёх с половиной километров, а вход только один. Вентилировать такие глухие штольни чрезвычайно трудно, откатывать породу тоже. Входы в штольни находятся в труднодоступных местах».

Горы безмятежны. Тени облаков бесшумно бредут по голым вершинам, по каменистым осыпям, равнодушно падают в пропасти, подсинивают снег в лощинах. На склонах гор ярко зеленеют малахитовые глыбы.

У входа в штольню номер один сидят рабочие, курят, смотрят вниз в далёкую долину Наминги. Там ярко желтятся новым деревом домишки посёлка, отсюда они совсем крошечные.

Чуть кружится голова.

Трёхсотметровая пропасть.

Валуны, осыпи и двести двадцать девять косых и шатких деревянных ступенек. Три Исаакиевских собора, поставленные один на другой. И каждый день сюда надо подняться — с валуна на валун, со ступеньки на ступеньку; потом надо идти в забой и работать; потом спуститься.

Рабочие только что поднялись, они в поту, они дышат тяжело. За этот подъём и спуск в любую погоду — в мороз и пургу, в жару и безводье — им оплачивают тридцать минут рабочего времени. Гулко и тяжело стучат натруженные сердца, подрагивают ноги, с хрипом дышат груди, забитые табачным дымом.

Работяги сидят на самом краю пропасти, смотрят вниз и курят уценённый «Казбек» — по десять копеек пачка. Эти папиросы пролежали на полках сибирских магазинов с пятидесятого года.

— А на гору Казбек для туристов канатную дорогу построили, — говорит кто-то и щёлкает заскорузлым пальцем по папиросной коробке, по чёрному всаднику.

— Не на Казбек, а на Эльбрус…

— Сюда бы этих туристов…

Недалеко в лощине виден снег, грязный, вспухший; языком дохлой собаки извиваются между гор остатки лавины. Из-под языка выбивается ручей, бежит вниз по камням, звонко, прозрачно взбулькивая.

Пятого мая глухой ночью произошёл здесь снеговой обвал. Под пятнадцатиметровым слоем снега и камней погибли два проходчика.

Очень суровы здесь горы.

И этой зимой опять зависнут над дорогами и домами снеговые, стотонные гребни.

Удокану нужны миномёты. Говорят, в Хибинах уже применяют миномёты для обваливания лавин. Какой-то отставной майор разъезжает по горам и палит из старенького миномёта, и всё получается очень здорово. А читинские военные всё не могут решить этот вопрос, хотя геологи ещё прошлой зимой просили их об этом…

Работяги ворчат и жалуются на морозы, лавины, на то, что от снеговой воды, лишённой минеральных солей, фильтрующейся через омеднённые руды, женщины заболевают здесь зобом, а у мужчин крошатся зубы.

Спецкор слушает жалобы и вспоминает тихий голос Королькова. Тем, кто шёл здесь первым, пришлось собирать снег между камней на сопках столовыми ложками, чтобы натопить чайник воды. Теперь есть водопровод. Теперь есть дома, электровозы в штольнях, электростанция, баня, мощные вентиляторы, станки алмазного бурения, сотни машин, тракторов, бульдозеров, есть столовая, в которой кормят лучше, чем в Чите. Правда, кормят только консервами. Правда, есть жалобы на качество алмазных коронок. Но, например, Жидков — заместитель начальника управления — считает, что дело не в качестве коронок, а в неумении бурить ими. И быть может, его требовательность — залог будущей победы. Поэтому спецкор говорит:

— Хватит, ребятки, ныть. И к тому же скоро всё это кончится. Уедете вы отсюда. Закрывать собираются Удокан. Нашли медь в другом месте. Прекрасное месторождение возле самой железной дороги. В Казахстане. И по вскрытию очень удобное.

Он, конечно, врёт. Он знать не знает ни о каких новых месторождениях.

Долгая пауза, сопение, настороженность.

— Быть не может, — наконец растерянно говорит кто-то. И такой искренний страх на их лицах. Не может быть лучшего месторождения, нежели Удокан! Их Удокан! Не может быть, чтобы его закрыли! Спецкор чувствует, что больше врать не следует: слишком не нравится им сейчас его физиономия. Он сознается во лжи.

Рабочие уходят в чёрную, морозную дыру штольни. Над входом в неё по ржавому железу написано: «Никогда не бросай товарища, получившего увечье или заболевшего в пути». Они проходят под этой вывеской, и несколько минут ещё слышно, как чертыхаются крепкие глотки, когда ноги поскальзываются на ледяных сталактитах. Так они отшагают полкилометра до забоя и там, в глубине горы, среди промёрзшей ещё миллионы лет назад породы будут бурить шпуры и грузить вагонетки тяжёлыми, с зеленоватыми жилами камнями.

Начальник отдела труда и зарплаты экспедиции Бизяев живёт в маленьком, очень чистом, весело покрашенном домике с женой и сынишкой. За палисадником, аккуратно обложенные дёрном, растут маленькие топольки и лиственницы, видны следы ухода за ними и любви к ним. В таком домике могут жить только те люди, которые осели в Удокане навсегда, прочно. Бизяев здесь с пятьдесят шестого года, начинал с рытья канав, бил шурфы, искал глину. Он знает цену труду.