Спрут

В одном из западных секторов Кьен-Сабе, у изгороди, отделявшей ранчо от владений Остермана, Ванами впрягал лошадей в плуг, к которому его приставили два дня тому назад. Помогал ему мальчик, работавший на конюшне.

После прискорбного случая у Эстакады овцеводы, конечно, сразу же рассчитали его, и Ванами явился к Хэррену с просьбой взять его к себе на ранчо. Было время сева; на всех фермах возобновились работы. Дождь как следует промочил землю, самый момент пахать. На ранчо Энникстера, Бродерсона и Остермана пахота шла полным ходом, и Ванами был немало удивлен, обнаружив на Лос-Муэртос отсутствие всякой деятельности: лошади стояли на конюшне, рабочие толклись в тени бараков и возле кухни, курили, дремали или слонялись по двору, не зная, чем заняться. Плуги, которых Магнус и Хэррен ждали с таким нетерпением, еще не прибыли, и, поскольку их рассчитывали получить задолго до пахоты, никто на ранчо не побеспокоился вовремя починить имеющиеся сельскохозяйственные орудия. Старые плуги в большинстве своем поломались, проржавели и пришли в полную негодность, часть же их успели распродать. Никто не знал определенно, когда можно ожидать новые плуги.

Хэррен решил еще недельку подождать и затем, если ничего не прояснится, закупить партию плугов старого образца у боннвильских торговцев. Он считал, что лучше истратить деньги, чем терять время.

Не получив работы на Лос-Муэртос, Ванами отправился в Кьен-Сабе. Энникстер, к которому он обратился, послал его к надсмотрщику одного из секторов ранчо, и тот, выяснив, что Ванами и с лошадьми обращаться умеет, и опыт кое-какой, — приобретенный, правда, давно на Лос-Муэртос, — имеет, поставил его возничим на одном из плугов.

Накануне вечером, в шесть часов, как только надсмотрщик дал свисток, длинный ряд плугов разом остановился, возничие выпрягли лошадей и свели их на конюшню, оставив плуги прямо в бороздах. На следующее же утро, через час после восхода солнца, работа возобновилась. Сразу после завтрака Ванами сел на лошадь и, ведя в поводу остальных, вместе с прочими возничими, вернулся туда, где остались плуги, и принялся впрягать лошадей. У кузницы, временно сооруженной на их секторе, он потерял несколько минут, пока ему подковывали одну из лошадей, и таким образом опоздал на целых пять минут. Почти все упряжки были уже запряжены, возничие находились на своих местах, ждали лишь сигнала надсмотрщика.

— У тебя готово? — спросил он, подкатывая на своей бричке к упряжке Ванами.

— Готово, готово, — отозвался Ванами, пристегивая последний ремень.

Он взобрался на сиденье и, разобрав вожжи, обернулся на длинный ряд плугов, а затем оглядел всю лежащую окрест землю, залитую ярким утренним солнцем.

День был лучше некуда. После первого в этом сезоне дождя больше дождей не выпадало. Небо было безоблачное, бледно-голубое, и искрилось нежным утренним светом. Необозримые бурые поля нежились на солнце, выдыхая влагу, впитанную с ночной росой. Воздух, очищенный от пыли и тумана, был прозрачен и чист, как кристалл. Далеко на востоке, по ту сторону Бродерсонова ручья, выступая отчетливо на бледно-шафрановом горизонте, виднелись холмы, плоские и резко очерченные, словно наклеенные на небо. Старинная церковная колоколенка Сан-Хуанской миссии казалась легкой и изящной, как морозный узор на стекле. Кругом раскинувшись ковром до самого горизонта, лежала земля. Только теперь она уже не изнывала под палящим солнцем, растрескавшаяся и покоробленная, покрытая толстым слоем пыли. Дождь сделал свое дело; не осталось ни комочка, который не распирала бы животворящая сила, ни трещинки, от которой не веяло бы плодородием. Достаточно было пройти десяток шагов по территории ранчо, и у вас появлялось ощущение, что земля под ногами ожила, проснулась, наконец, и трепещет от желания снова плодоносить. Глубоко, глубоко в укромном тайнике забилось вновь огромное сердце, дрожащее от страсти, исполненное желания, с нетерпением ждущее прикосновения плуга, упорное, настойчивое, требовательное. Вы смутно ощущали подспудное смятение земли, внутреннее волнение, напряжение ее утробы, требующей оплодотворения, потому что пришло время ей приносить плоды, выпустить на волю вечно возрождающееся зерно жизни, которое шевельнулось в ее чреве.