Спроси зарю

Сойдя с трамвая, Гусев не спеша пошел по мягкой, еще не просохшей дороге. Идти было приятно. Земля легонько пружинила. Уже давно Гусеву не приходилось ходить по такой земле — все асфальт да асфальт.

Здесь, на Поклонной горе, мир был совсем иной, не такой, как в центре. Спокойный, не суетливый, с чистым осенним воздухом, с мокрыми соснами, с уютными деревянными домиками, с ребятишками, играющими в лапту прямо на дороге.

Квартиру Гусеву открыла старушка, соседка Антонова. Гусев сказал, кто он и зачем пришел, но старушка ничего не поняла.

— В этой самой Америке Саша-то. Обещался после праздников приехать, — сказала она. — К американцам в гости поехал, а мне обещался привезти ихние шлепанцы. Твои, сказал, тетя Дуня, очень громко шкворкают, работать мешают.

Гусев усмехнулся и подумал: «Не видать тебе, тетя Дуня, мягких шлепанцев».

Ничего толком сказать об Антонове тетя Дуня не могла, пожаловалась только, что друзей, мол, много к нему ходит. И девушки. Шумят вечерами, музыку заводят, А так ничего…

Гусев спросил, не бывали ли у Антонова какие-либо иностранцы, и тетя Дуня припомнила, что как-то заходил один.

— Бородатый такой, офеня. Вежливый — все ручку хотел целовать… А как подпил и стали его с лестницы выбрасывать — шибко худо ругался…

За что бородатого выбрасывали с лестницы, тетя Дуня не знала.

— Да вы пройдите, сынок, пройдите в комнату. Саша-то и не закрывает ее никогда. Незачем, говорит… А я чайку поставлю. Может, что еще припомню, коль вы интересуетесь им.

Гусев вошел в небольшую, очень уютную комнату. Огляделся. «Да… Холостяки бывают разные», — подумал он, вспомнив свою холостяцкую квартиру. Здесь было много книг, хорошие эстампы на стенах — все пейзажи. Большой стол, заваленный бумагами и книгами, стоял рядом с балконной дверью. Чучело токующего глухаря пылилось на шкафу. Гусев остановился у большой застекленной фотографии. Светловолосый худощавый парень с ружьем в руках сидел на пне. Это был Антонов. Щурясь от солнца, он настороженно глядел прямо в глаза Гусеву. У ног лежала пятнистая собака.

Гусеву показалось, что глаза у Антонова холодные и презрительные.

Гусев сел за стол и посмотрел в окно. Он нашел привычные ориентиры города — колокольню Смольного монастыря, Исаакий, краны торгового порта. Вот только Адмиралтейство найти не смог — видно, скрывали деревья.

Внизу, под окнами, на вытоптанной лужайке мальчишки с криками играли в футбол. Ворота были обозначены красными кирпичами, лишь одну штангу заменял портфель…

На столе все выглядело так, будто хозяин вот-вот войдет в комнату, сядет и, придвинув стопку бумаги или книгу, возьмется за работу. Гусев даже вздрогнул от неожиданности, когда вдруг легонько скрипнула дверь. Вошел большой дымчатый кот и, посмотрев на Гусева, прыгнул на стол. Он прошелся по столу и осторожно сел на свободное от бумаг место. У кота было серьезное, немного грустное выражение и отвислые усы. Он не мигая смотрел на Гусева.

Гусев взял первую попавшуюся книгу. Это было исследование: «Деревянное зодчество древней Руси». Остальное — тоже о русской старине. Одна книжка, очень потрепанная, была вся в закладках. Гусев раскрыл ее на одной из закладок и прочитал подчеркнутое карандашом место: «Ты, который позже явишь здесь свое лицо. Если твой ум разумный, ты спросишь, кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю. Спроси любовь! Спроси землю, землю страдания и землю любимую! Кто мы? Мы земля».

Пришла тетя Дуня со стаканом крепкого чая на цветастом блюдечке. Она поставила перед Гусевым чай и маленькую стеклянную вазочку с темным липовым медом.

— Попей чайку, голубок. Мед-то у меня свой, из деревни. Не то что покупной, всякий там… — сказала тетя Дуня.

Гусев поблагодарил.

— Хочешь — кури. Саша-то много курил. Бывало, сидит всю ночь над листками и дымит…

Она постояла в нерешительности, словно не знала, что ей надо делать, и, позвав кота, вышла.

Стало темно, Гусев зажег настольную лампу. Ему вдруг захотелось посмотреть разложенные на столе бумаги. Здесь были и отпечатанные на машинке и исписанные от руки крупным неровным почерком листы. Лежали вырезки из газет.

Строго говоря, на этот раз Гусев не имел формального права рыться в бумагах Антонова. Он сначала и не думал этого делать, а приехал с одной только целью — расспросить об Антонове соседей.

«Но уж коли так получилось…» — подумал он, отложив в сторону томик Рериха, в котором только что прочитал подчеркнутое место, и придвинул к себе бумаги. И любопытство и какое-то смущение всегда испытывал Гусев, прикасаясь к листкам, исписанным чужим почерком, к листкам, которые, быть может, не предназначались для посторонних глаз. А прикасаться приходилось не раз…

Тут была большая серьезная статья. Гусев начал читать. Мелькали слова: производительность труда, рационализация, бригадный метод… Не дочитав, он отложил статью. Очерк о трактористе Гусев прочитал весь и тоже отодвинул в сторону.

«А это уж, наверно, интереснее», — оживившись, подумал он. Перед ним лежали записки, озаглавленные: «Самое-самое».