Мы быстро зашли в комнату Матвея, чтобы он взял рюкзак. Там был угловой книжный стеллаж цвета ольхи с энциклопедиями, фигурками из «Киндер сюрпризов» и там же — маленькая икона. На столе, придвинутом к шкафу, был идеальный порядок. Постель заправлена бледным застиранным бельем, на котором нарисованы иероглифы, и подушка стояла углом. В комнате пахло носками, хотя их нигде не было видно, и бытовой химией с запахом земляники. Его комната очень напоминала мою комнату в детстве, только беднее, и у меня всегда срач, а у него все стремится к стерильности. Я пригляделся и все же нашел грязь: на книжной полке около стола была стопка немытых тарелок и не меньше пяти кружек. Я представил, как Мэт выползает из комнаты, накладывает поесть и снова садится за комп.
— У тебя всегда так? — спросил я.
— В смысле?
— Стерильно.
— Бардак. Только полы мытые.
Перед выходом он беззвучно стукнул пальцем по косяку три раза и положил фигу в карман куртки. И потом я часто буду видеть его ритуалы. Я тоже защищаюсь — всегда надеваю один носок задом наперёд и объясняю это своей неопрятностью, а ещё боюсь порядка, потому что статичность будто бывает лишь там, где нет живых, например, в мавзолее.
Когда мы вышли на улицу, я ощутил легкость, как когда из бани выходишь на холод.
— Из всех достижений у него только служба в армии, — говорил Матвей. — Ненавижу армию.
Мы шли к моему дому через спортивную площадку пятьдесят первого лицея. Матвей остановился около турника, сказал «смотри че покажу», снял очки, бомбер футболиста и сделал подъем с переворотом. Я сказал, что это очень круто, а он напряг правый бицепс и поцеловал. Мэт был похож на одинокого странного спортсмена из старших классов, а я на того хулигана, который сбежал из дома, торгует наркотиками, носит оверсайз, потому что худой, и так давно не появлялся в школе, что все думают, что он умер. И сейчас мы вместе прогуливаем занятия, потому что с нормисами нам скучно.
Мы решили посмотреть, кто сможет больше раз подтянуться. Я смог шесть, он — семнадцать. Я почувствовал зависть.
— Раньше больше. Я поправился, — сказал он и пощупал жир на животе через белую футболку. — Заедаю стресс.
Я хотел сказать, что мне очень нравится его живот, но промолчал.
Матвей говорил про отца: «Он пьет, потому что не может умереть». Я думал, что это очень точно. «Я с тобой, у тебя чувствую себя дома больше, чем тут», — добавил он, а я сказал, что мой дом — вовсе не мой.
Я подумал о своем отце и что я о нем знаю. Мое единственно воспоминание с ним совпадает с первым воспоминанием о Самаре
мы поехали в «мак» после первой встречи с отцом.
Тем летом мне только исполнилось пять
и «Макдональдс» я видел только в Европе.
В Самаре Струковский, нАба, самплО
но только «Макдональдс»
запомнился как красивый.
Отец живет где-то за городом
в грязной деревне где домики опустилися в землю
домики ниже земли.
Мы ехали из Тольятти нас вёз
мамин шофёр
его звали Игорь как и отца.
Его имя переводится как «удачливый».
Он улыбчивый и весёлый
как и отец
по рассказам мамы.
Он добрый и сильный
как я не знаю.
Игорь похож на Михаила Пореченкова
агента нацбезопасности из телевизора.
Я так подумал.
И дома я пялился в зеркало
пытаясь найти с ними что-то похожее
но не нашёл ничего.
До сих пор не нашел ничего.
Я выхожу из машины и говорю:
Игорь
куда мы приехали?
Он говорит: к бабе Яге.
А я говорю что ее не бывает.
И вот он выходит
не помню как вышел
не помню на кого он похож
он тащит меня по длинному склону к реке
прозрачной рукой алкоголика
и говорит: это мой сын.
А мать отвечает: с чего же ты взял?
И мне оказалось неважно
и все еще очень неважно
что мы больше ни разу не виделись.
Настолько что синий раз в год я звоню в МЧС говорю:
здравствуйте у меня потерялся отец он наверное пьяный найдите его.
Меня спрашиваю что с ним случилось и почему
его надо найти.
А я теряюсь
не знаю
и отвечаю:
потому что его зовут Игорь и это мое любимое имя.
Потом я сам переехал в Самару
прожил тут сколько-то лет
и ни разу его не искал
по домам опустившимся в землю.
Мне кажется он уже умер
и он точно не суперагент
агенты высокие крепкие сильные
а его руки такие прозрачные
что кажется что их нет.
— У тебя красивый отец, наверное, был, — сказал я. — Хоть и…
Матвей посмотрел на меня, как на идиота, а я подумал, что ровно поэтому он не понимает собственной привлекательности.
— Сегодня мне пришлось с ним говорить, — Мэт поправил очки. — Он рассказывал, что хохлы-проститутки уже охуели и всегда были продажными. Я сказал, что мы тоже хохлы. Он сказал: уже нет. Это, блядь, как?
— Божечки.
— Это пиздец бесит. У них полная подмена реальности. Он говорит, что пидарасы усыновляют детей, чтобы насиловать. Я спрашиваю: ты хоть одного гея лично знаешь? Он сказал: узнал бы — убил. Я хотел сказать: на меня посмотри. Блядь, как мне хотелось щелкнуть ему.
— Мне мать говорила, что я стал геем, потому что в детстве увидел целующихся мужчин в Испании. А еще потому что у меня были длинные волосы.
— Если гетерастия такая хрупкая, что по любой хуйне ломается, то нахрен она нужна?