Спрингфилд (СИ)

— Мэт, я рассказал тебе самый стыдный момент моей жизни. Как мне еще показать, что ты можешь доверять?

— Ну, батя много бухает.

— Бутылка водки в день? — поинтересовался я, чтобы прикинуть, не алкоголик ли я.

— Ну, это только в первой половине дня, — ответил он.

Матвей рассказывал, как однажды отец сломал ему руку и теперь она щелкает, когда он ее сгибает. Он рассказывал, как они с мамой прятались в ванной, как убегали ночью из дома и спали на лавке, и у нее текла кровь из лба, и он ее вытирал рукавом. Как потом мама всегда возвращалась и говорила, что папа хороший. Как Матвей мечтал, что вырастет, станет сильным, и что он очень хочет не быть, как отец, поэтому не любит эту отцовскую дубленку, но другой куртки у него нет и он вынужден в ней ходить — в этой батиной коже.

— Я приезжаю в Тольятти только чтобы увидеться с мамой. И поесть нормально. Она хорошая, но жить с батей пиздец. Два раза я его бил. И мне стыдно за это. Потому что он угрожал убить маму. Он ходил с ножом и говорил, что убьет ее, если она выйдет из дома, потому что типа она изменяет. Но бить алкаша нетрудно, у него уже ниче не работает, и он потом успокаивается. Меня бесит, он сидит у телика, смотрит Соловьева и… такой… что надо всех мочить, потому что все пидарасы. Но его даже племянница восьмилетняя обзывает. Но я не такой, меня трясет потом. И он еще… он еще обзывается сильно. Ты… ты вообще никто, ты выродок, ты не мой сын.

— Мне тоже мать так говорила. И била.

— Он просто начинает говорить, что я ему никто. А я прям не могу это слышать. Лучше бы он назвал меня пидором, чем это. Но мне похуй. Я нытик, да? Мне просто стыдно все это.

— Это ему должно быть стыдно.

— Но стыдно мне. Ладно, это просто семейная хуйня. Не бедствие.

— Да, не миллионы смертей от ковида.

— Ковид хуйня, — сказал Мэт. — Чего бы похуже не было. Ядерная война, например.

— Ой, это вот все про войну — это просто телек рассказывает. Не будет ниче, двадцать первый век.

— Я не уверен, — Мэт потянул из трубочки.

— Шульман сказала: «Ничего этого не будет!».

— Так. Ладно. Это тупо.

— Да почему тупо?

— Ты реагируешь так, будто это тупо.

— Че я такого говорю?

Мэт замолчал и вытер ладонью губы:

— Ничего. Прости. Я хуйню говорю. Это в моей голове происходит.

— Зачем ты так переживаешь выглядеть тупо?

— Не знаю.

— Матвей, если бы мы не сидели на улице, я тебя обнял.

И тогда Матвей положил руку мне на плечо.

— Ебать я пьяный, тащи меня домой.

— Ты изображаешь.

— Да. Чтобы люди не поняли, что я тебя лапаю.

— Тебя, короче, надо напаивать, чтобы ты был душевным.

— А так нет?

— А так не знаю.

Мы не могли больше гулять, потому что моя нога снова заледенела. Мы решили поехать домой. Матвей был настолько пьяный, что, пока мы ехали в двадцать третьем от сквера Высоцкого, рассказал, как влюбился в репетитора по русскому и каждый день, направляясь из школы домой, проходил возле его дома и просто стоял. Через год он узнал, что репетитор женился и тогда Матвей перестал к нему ходить. Я сказал, что Матвей романтик, а он сказал свое обычное: я шизоид.

Когда мы доехали до общаги, я понял, что не могу не блевать. Я стал делать это прямо на остановке.

— Ты так интеллигентно блюешь, — сказал он.

— Эт как? — спрашиваю.

— Не знаю.

— Все, пока, я в общу.

— Вообще-то я хотел тебя проводить. Как всегда.

И он тупо меня тащил до общаги.

И всю весну мы виделись почти каждый день.

Трахаться мы могли редко. Иногда на выходные мы уезжали ко мне в Тольятти — в марте мать окончательно уехала к бабушке в деревню. Она уехала на своей Toyota camry — своем неприкосновенном сокровище. Я спрашивал, почему она не хочет продать машину. Она отвечала:

— В деревне без машины никак.

— Зачем в деревне «Тойота»? — я спрашивал.

— Андрей, я свою красавицу не отдам, — отвечала она.

И я представлял, как машина скребет чернозем позолоченным днищем, как щебень стучится в салон кузова и царапает краску, и мама подпрыгивает по буграм к бабушкиным сараям и шиферному забору, машина садится в высокую траву, а мама щелкает ключами, падает в просиженное кресло в хорошей одежде, смотрит в окно и стережет любимую.

Когда мы с Матвеем приезжали ко мне, мы бесились и смотрели мультики. Засыпали мы под «Гравити фоллз». Я сказал, что мечтаю жить в «Гравити» и Матвей сказал, что тоже хочет.

— У тебя большая квартира, — говорил он.

— И счета. Она в ипотеку.

— Наша маленькая. Но тоже в ипотеку.

Матвей починил мне ящик в столе, а я кормил его машевым супом, лагманом и всем остальным, что ел с детства. Матвей становился счастливым и говорил «бак заполнен». Я говорил, что правильно говорить «рахмат», это переводится как «спасибо», и Матвей говорил. Матвей спрашивал, почему я умею так хорошо готовить, а я говорил, что меня научила мама и я часто оставался один. Я ездил на «крытый рынок» и покупал все необходимое. Все, кроме баранины, было дёшево и вкусно. Мы питались очень недорого, потому что все деньги я потратил на диплом, а новых не заработал. А ещё Матвею нравилось, как я точу нож о камень. Я пытался его научить, но у него не получилось и он психанул.