Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

«Моя судьба принадлежит мне» — прошептала Елена-Хель, едва шевеля губами, и холодный ветерок унес шепот в ночную тьму.

Повинуясь внезапному порыву, женщина шагнула к спутнику, обойдя костерок. Опустилась на колено — правое, как положено перед особами чистейшей крови, на чьих головах лежат венцы королей и императоров. Она взяла обеими руками ладонь Артиго — исцарапанную, красную от порезов, холодную как лед, несмотря на близость огня. Прижала ко лбу и прошептала чуть слышно, только для них одних:

— Мой Император.

Не так давно женщина едва сдерживала смех, глядя на то, как промокший, взъерошенный подросток изображает настоящего правителя. А сейчас ей смеяться не хотелось, и в душе крепло осознание того, что все сказанное здесь, в эти мгновения, обретает глубокий смысл и разойдется долгими, очень долгими последствиями, словно круги на воде. Два человека играли представление, но теперь не для сторонней публики, а ради самих себя… и, быть может, высшей силы, что видит все и единственная в силах по достоинству оценить грандиозный спектакль жизни, где каждая реплика, так или иначе, оказывается на своем месте.

Артиго высвободил руку и положил обе ладони на плечи женщины, которая уже столько изменила своим существованием, поступками, в которых причудливо мешались наивный идеализм, неразумная порывистость и хладнокровная жестокость.

— Мой фамильяр, — эхом отозвался он. — Мой учитель. Мой сподвижник. Мой… друг.

'Трудно, пожалуй, невозможно было бы представить более странную, неестественную пару: юный аристократ, уверенный в данном по рождению праве владеть миром, и женщина, которая презирала как дворянское сословие в целом, так и саму идею наследственной привилегии. Однако после битвы за деревню, название которой безжалостная старость вычеркнула из моей памяти, общее устремление связало Артиго и Хель узами прочнее стали, тверже камня. Он доверял ей безгранично, она же заплатила ему непоколебимой верностью, достойной баллад времен Старой Империи. Отсюда и до самого конца этой печальной истории шли они вместе, рука об руку. Красная Королева, Сотворяющая Небывалое. И Артиго Непреклонный, которого называли так лишь в льстивых речах, потому что истинное прозвище от края до края мира было ему — Не Ведающий Милосердия, Убийца Людей.

Я полагаю, что Артиго, будучи сыном своей семьи, получившим достойное образование и наделенным от рождения живым умом, понял суть вещей намного раньше всех нас. Понял и, да простится мне сравнение, вцепился в Хелинду су Готдуа неразъемной хваткой. Не ведая природы Хель (а кто из нас ведал?..), но инстинктом рожденного для власти он чувствовал ее скрытую до поры силу. Чувствовал и понимал, что со всем своим происхождением, с родословной длиннее копья, он, тем не менее, всего лишь игрушка в круговерти грядущей смуты. Что для простого выживания, не говоря уже о победе, потребуется нечто за пределами армий и золота, которыми вот-вот станут мериться великие силы, желая владеть Ойкуменой. Нужна помощь некой стихии, способной перевернуть доску, сбросить фигуры, открыть новую игру по новым правилам. И Хель — проводник той силы.

Артиго предоставил ей вести нас всех путем странного, сделал ставку на неведомое и можно сказать, что в определенной мере это было верное решение. Если не учитывать цену, которую заплатили все мы, без исключения. Но когда ты бьешься за жизнь и то, что представляется более ценным, нежели смертное бытие, вопрос цены слишком часто утрачивает значение.

И вот какая загадка…

Хель повела нас к далекому, ускользающему свету звездного маяка, и делала это с уверенностью странника, самолично измерившего тропу собственными шагами. В самые тяжкие времена, в пору крушения всех надежд, она вела себя как лоцман, который мог потерять карту с указанием опасных мелей и ветров, но знал главное — направление верно, и за всеми преградами однажды откроется земля. И мы шли за Ней, ведомые искренней верой.

Но….

Откуда сама Хель знала, что путь есть, и он проходим? Откуда?.. Из какой тьмы вообще пришли ее знания вещей, сущностей, а также тайного языка, которым я по давнему пристрастию до сих пор излагаю свои воспоминания и размышления? Языка, что был неизмеримо богаче привычного нам, и не имел корней в наречиях Ойкумены…

Это вопрос, которым я задавался многократно и все же не собрал должный запас храбрости, чтобы задать его самой Хелинде. Какая причина так и не позволила мне вымолвить несколько простых фраз? О, бесчисленное число раз я гадал о том. Страх? — да, безусловно, но чего я боялся? По большому счету я не видел от Хель ничего, кроме добра, пусть и щедро приправленного добродушным снисхождением. Задав вопрос, я получил бы правдивый ответ или никакого ответа вообще, однако не более того. И все же я промолчал. Как все мы.

Думаю, мы боялись… Но боялись не Хель. И не того, что она пренебрежет вопросом. Нет. Мы боялись того, что эта женщина ответит, и ответит честно, без утайки. Потому что есть знания и сущности, которым лучше оставаться во тьме неведения…'