Сполошный колокол

— Мы собираемся послать к государю челобитную и выборных людей многих. Но в Москве с нашими людьми обращаются дурно, а потому народ решил: если вы, воеводы, ты да Собакин, не пошлете с нашими челобитчиками в Москву детей своих, то мы возьмем их силой, не в честь. Если же государь что-нибудь велит сделать над нашими челобитчиками, то мы вас, воевод, предадим смерти.

— Кто хозяин в городе? — вскричал воевода.

— Ныне во Пскове хозяин — народ, — ответил ему Гаврила.

Бой при луне

На молодом теле раны заживают быстро. И как только Донат встал на ноги, он пошел проведать матушку и сестер.

В дом ломилось полдюжины гуляк. Сиволапыч грозил им из-за дверей, а они обещали поджечь дом, если им не откроют.

Донат вытащил из ножен саблю:

— Вон со двора!

Гуляки повернулись к Донату. Да видят — парень не шутит. Одного кончиком сабли по щеке чиркнул: так и развалил щеку надвое. Бросились бежать лихоимцы.

— Спасибо, господин! — поклонился Сиволапыч Донату. — Вовремя пришел.

Донат поздоровался со стражем емельяновского дома.

Глядел на детинушку со вниманьем: не Сиволапыч ли — человек-медведь — выручает его из бед? Уж больно похож шириною. Но Сиволапыч глаз не отвел, об Афросинье сказал:

— Хворает хозяюшка. Каждый день беды ждем. Из Москвы тоже вести нехороши. Федор Емельяныч до Москвы, слава Богу, доехал, а его там за пристава отдали… Государь на него гневается.

Сестры были печальны. У матушки глаза красны. Донат сказал ей:

— Надо бы домишко купить. Ныне, как Хованского с войском ждут, домишки дешевы. А в этих хоромах жить — беды недолго дождаться.

— Не можем, сын, уйти мы из этого дома, — возразила матушка.

— Почему же?

— Не можем в худой час Афросинью одну оставить. Она хоть и неласково нас приняла, а приняла. Теперь мы ей — единственная опора и утешение.

— Так и Афросинью в тот домишко с собой возьмем.

— Не пойдет она.

Отправился Донат к Афросинье сам. Приняла она его в молельне.

— Спасибо, сынок, что зла не помнишь, — сказала она ему. — Федор тебя полюбил, оттого сурово и обошелся с тобою. У него вся надежда на тебя была. Хотел он тебя наследником дела поставить… Мирон хоть и родной сын, а головою слаб. Мигом добро пустил бы по ветру.

Удивился Донат словам Афросиньи, но виду не подал.

— А теперь, сынок, надо нам с тобою совершить дело тайное. Пошли со мной.

Повела его в подвалы, сама отпирала тяжелые замки.

И вот стоял Донат перед двумя большими сундуками. В одном золото и серебряные деньги. В другом драгоценные ризы с икон, кубки, платья, расшитые жемчугом и самоцветами.

— Тебе никогда не приходилось быть каменщиком? — спросила Афросинья.

— Нет.

— Пути Господни неисповедимы. Возьмешь нужный инструмент, поднимешь плиты в правом углу, выкопаешь яму и замуруешь в ней оба сундука. Потрудись, Донат, для нашего рода.

Донат без лишних слов сбросил кафтан и взялся за дело.

Домой вернулся при звездах.

Пани и пан Гулыга ждали его.

— Пан Донат, пришло время показать себя в деле! — сказал торжественно пан Гулыга.

Пан Гулыга с Пани сидели за столом, а позади них — шестеро вооруженных людей. Сердце у Доната тревожно метнулось туда-сюда.

— Ты будешь нашим проводником к той казне, которую охраняют в Снетогорском монастыре. Ты готов?

Донат побледнел: пришел его час. Итак, казну хотят украсть. Огромные деньги, которые с трудом собраны в Москве. Долг шведской королеве будет не уплачен. Это война со шведами. Если он скажет: «Нет!» — его тут же убьют. Как долго он молчит! Надо обмануть их. Надо предупредить Максима Ягу. Пусть убьют его, Доната, уже там, в монастыре. Там, на месте, разрушит Донат заговор.

Зловещая тишина.

— Я готов, — прошептал Донат.

— Что? — склонил к нему голову пан Гулыга.

— Я готов! — твердо сказал Донат.

Пан Гулыга положил перед стрелецким десятником лист бумаги.

— Нарисуй расположение монастыря. Дом, где хранят казну: двери в нем, и окна, и те места, где стоят часовые.

Донат подвинул к себе лист, обмакнул перо в чернильницу и, проделывая все это, успел посмотреть на Пани. «С кем она? С ними или с ним?» Донату хотелось видеть ее глаза. Но Пани сидела с закрытыми глазами, с восковым лицом, будто умерла час тому назад.

Донат принялся за работу. Он чертил план не торопясь. Вспоминая расположение зданий в монастыре — храмов, трапезной, келий, служебных помещений, — он даже увлекся работой. Ему не мешали, но молчание было страшное. Донат понимал: стоит ему солгать на плане, эту ложь тотчас прочитают на его лице. Тогда все кончено. Но в плане ли дело? Лишь бы попасть с заговорщиками в монастырь!

Наконец Донат отодвинул от себя лист:

— Все.

Пан Гулыга склонился над планом.

— План нарисован верно, — сказал он своим людям.

Те встали, готовые в дорогу. Пан Гулыга кивнул на Пани:

— Свяжите ее.

И пристально посмотрел Донату в глаза.

Донат глаз не отвел, но пан Гулыга улыбнулся:

— Его тоже.

Через мгновение Пани и Донат были привязаны к стульям: ни ногой, ни рукой не шевельнуть. Один из заговорщиков что-то шепнул пану Гулыге.

— Нет, — сказал он, — они нам пригодятся еще. Когда казна уедет за рубеж, пан Донат будет лучшим моим помощником.

Поднял над головой план: