Сплоченность

Снимки стали появляться из-под его рук один за другим. Новикову знакомы были объекты почти всех этих снимков, поэтому он не проявлял к ним особого интереса, а вот Всеслав хотел все увидеть как можно скорее. Новикова даже смех разбирал, когда он смотрел, как Всеслав при проявлении каждой новой карточки с любопытством заглядывал под руку Струшни или тянулся на цыпочках, чтобы лучше разглядеть снимок. Заметив это, Струшня старался во время работы поменьше загораживать собою ванночку с карточками и стал давать пояснения чуть ли не к каждому снимку.

— Командир отряда Максим Гарнак и начальник штаба Семен Столяренко за разработкой очередной боевой операции.

Всеслав видел худощавого и узколицего Гарнака, который, разложив на широком пне свой планшет, сгорбившись, толстым карандашом что-то выводил на бумаге. Рядом на корточках пристроился Столяренко. Своими узкими, как две щелки, глазами он внимательно смотрел на карту. Его лысина, маленький приплюснутый нос, полные щеки освещены были солнцем и лоснились.

Разговаривая, перекидываясь шутками, Всеслав и Струшня печатали один кадр пленки за другим. Было уже изготовлено больше десятка разных снимков, когда к ним в боковушку постучался связной и сообщил Новикову:

— Товарищ комиссар, все в сборе, можно начинать собрание.

— Иди, Иван Пудович, — сказал Струшня и, подумав, перевел взгляд на Малявку. — И ты, Всеслав, можешь идти.

— А здесь моя помощь больше не нужна?

— Спасибо. Иди. Я сейчас кончаю и тоже приду.

Оставшись один, Струшня занялся своими личными карточками. Во время одной из переправ через Сож они подмокли, и потому их пришлось переснять.

Тут были карточки разных лет.

На одних, еще дореволюционных, Струшня выступал юношей: то он сидел со своим отцом, опытным слесарем, кузнецом, шорником, плотником — мастером на все руки, то он стоял в группе товарищей, молодых рабочих небольшого частного лесопильного завода в Ка линовке. А вот он — красногвардеец, защитник социалистического Петрограда. Из послеоктябрьских времен были только две карточки. На одной из них Струшня запечатлен в глубоком кресле, в его руке какая-то толстая книга — снимок двадцать пятого года, Струшня тогда учился в Могилевской совпартшколе. Другой снимок был сделан и подарен когда-то одним минским фотокорреспондентом. Окруженный стариками и молодежью, Струшня сидел за столом и что-то рассказывал: это было во время выборов в Верховный Совет БССР, когда он, избранник народа, встречался со своими избирателями.

Струшня с удовольствием печатал свои старые фотографии. Они будили дорогие воспоминания, порождали чувство гордости за честно прожитые годы. У него было хорошее, веселое настроение. Но вдруг, когда на бумагу легли контуры нового снимка, он нахмурился и посуровел. Вспомнился жаркий июльский день, страшный день войны, когда фашистские бомбардировщики беспрерывно налетали на Калиновку. Во время налета Струшня находился у себя на работе, в райисполкоме. После бомбежки, которую он переждал в блиндаже, ему позвонила соседка по квартире и не своим голосом прокричала что-то невнятное о его жене. Он побежал домой и, перешагнув порог калитки, отшатнулся: возле побитого осколками крыльца неподвижно лежала его жена. На лице ее, бескровном и почерневшем, застыло страдальческое, скорбное выражение. Выражение это, запечатленное позднее, когда покойница лежала уже в гробу, навсегда осталось в памяти Струшни и каждый раз заново отзывалось в душе острой болью.

Некоторое время он, бросив работу, молча стоял и печально вглядывался в лицо покойницы. Снова, как и сотни раз до того, приходило на ум одно и то же: нет больше верного друга, об руку с которым с самой молодости, больше тридцати лет шел по жизненному пути.

Он успокоился немного, только когда начал печатать карточки своих детей: дочери — инженера-геолога и сына — лейтенанта-летчика, которые были сейчас где-то на Большой земле; он известил детей через партизанских связных о гибели матери, и они тоже, вероятно, тяжело переживают сейчас это горе.

Скоро Струшня закончил работу и, прибрав на столиках, вышел из боковушки, намереваясь пойти послушать доклад Новикова. Но было уже поздно.

— Возвращайся, Пилип, — встретив его на улице, сказал Камлюк. — Доклад окончен, и нам пора собираться в путь.

Камлюк взял его под руку и повел обратно в хату Антона Малявки.

8

— …Знаю, тебе будет куда трудней, чем нам, лесовикам. Изо дня в день жить среди врагов, видеть их, здороваться, разговаривать с ними и в то же время вредить им, уничтожать их — нелегкое дело. Но тебе поручает это партия, поручает и твердо надеется на тебя.

Чей это голос? Он ведь ему очень знаком. Но почему так неуловим? Никак не узнать его.

— У тебя достаточно ума, хитрости, выдержки. Но мало обладать этими качествами, главное — это уметь ими пользоваться. Поэтому гляди вокруг внимательно, пусть у тебя всегда будет насторожен слух. Работай чисто… Документы переменил? Смотри, проверь все еще раз…

Чей же это голос?

— Как только устроимся на новом месте, сразу же наладим связь, жди… Ну, итак — до встречи, дорогой!