Список Шиндлера

К обеду появился дядя Идек Шиндель, молодой врач больницы гетто на Вегерской. Он казался веселым и раскованным человеком того типа, в которых дети безоглядно влюбляются. При виде его Геня сразу же опять стала ребенком и, спрыгнув со стула, кинулась к нему. Если он, оказавшись здесь, называет этих людей родственниками, значит, они в самом деле родственники. Теперь можно признать, что твою маму зовут Эва, а дедушку и бабушку на самом деле зовут вовсе не Людвиг и Софья.

Когда домой явился и господин Иуда Дрезнер, заведующий отделом снабжения на фабрике Боша, вся семья оказалась в сборе.

* * *

28-е апреля был день рождения Шиндлера, и празднование его в 1942-м году вылилось в поистине весеннее шумное веселье, чему он радовался как ребенок. Вся фабрика отмечала этот большой день. Не считаясь с расходами, герр директор доставил такое редкое лакомство, как белый хлеб, который подавали к обеденному супу. Оскар Шиндлер, промышленник, умел со вкусом радоваться жизни.

На «Эмалии» рано стали отмечать его тридцать четвертую годовщину. Шиндлер сам дал знак тому, появившись в своей приемной с тремя бутылками коньяка подмышкой, которые и распил с инженерным составом, счетными работниками и чертежниками. Служащие отдела личного состава и расчетов получили полные горсти сигарет, а к середине утра стихия подношений охватила уже всю фабрику. Из кондитерской был доставлен торт, и Оскар лично разрезал его на столе Клоновской. В конторе с поздравлениями стали появляться делегации польских и еврейских рабочих, и он от души расцеловал молодую девушку Кухарскую, чей отец до войны был членом польского парламента. Затем появились еврейские девушки, он пожимал всем руки; каким-то образом объявился Штерн, прибывший с «Прогресса», где он сейчас работал; вежливо пожав руку Оскара, он оказался в его медвежьих объятиях, от которых у него чуть не хрустнули ребра.

Этим же днем кто-то, скорее всего, тот же недавний злопыхатель, связался с Поморской и обвинил Шиндлера в нарушении законов межрасового общения. Его гроссбухи могли выдержать любую проверку, но никто не мог отрицать, что он «целуется с евреями».

На этот раз его арест носил более профессиональны к характер, чем предыдущий. Утром 29-го числа черный «Мерседес» перекрыл въезд на фабрику, и двое гестаповцев, чьи действия отличались куда большей уверенностью, чем у их предшественников, встретили его на фабричном дворе. Он обвиняется, сообщили они ему, в нарушении положений Акта о расах и поселении. Они хотели бы, чтобы он отправился с ними. Необходимости предварительно зайти в свою контору не существует.

- У вас есть ордер на арест? - спросил он.

- Мы в нем не нуждаемся, - ответили ему.

Он улыбнулся им. Господа должны понимать, что если они решат забрать его, не имея на руках ордера, им придется серьезно пожалеть об этом.

Он произнес эти слова легко и небрежно, но по их поведению он видел, что уровень исходящей от них угрозы куда серьезнее и не имеет ничего общего с полукомическим задержанием в прошлом году. Тогда разговор на Поморской касался чисто экономических материй и незначительных нарушений правил. На этот раз он столкнулся с какими-то несообразными законами, которое могли родиться только в предельно тупых головах, указы писались затемненной частью мозга. Но дело было серьезно.

- Значит, будем рисковать, - сказал ему один из них.

До него дошла их уверенность, их зловещее равнодушие к нему, человеку облеченному доверием, которому только что минуло тридцать четыре года.

- Таким весенним утром, - сказал он им, - я могу потратить пару часов и на поездку.

Он успокаивал себя мыслью, что опять очутится в том же помещении на Поморской. Но когда они повернули направо на Колейову, он понял, что на этот раз его ждет тюрьма Монтелюпич.

- Я хотел бы переговорить с адвокатом, - сказал он им.

- В свое время, - ответил водитель.

Оскар как нельзя кстати вспомнил рассказ одного из своих собутыльников, что Ягеллонский анатомический институт получает трупы из этой тюрьмы.

Стена ее тянулась вдоль всего квартала, и с заднего сидения гестаповского «Мерседеса» он видел мрачно-унылый ряд одинаковых окон на третьем и четвертом этажах. Миновав въездные ворота и проехав под аркой, они направились в помещение конторы, где эсэсовские чиновники говорили шепотом, словно, если поднять голос, он громовым эхом разнесется по узким коридорам. У него изъяли всю наличность, но сказали, что она будет выдаваться по 50 злотых в день во время его заключения. Нет, было сказано ему, еще не время приглашать адвоката.