Список Шиндлера

Утром ему принесли сытный завтрак – сельдь, яйца, булочки, кофе – но его по-прежнему никто не беспокоил. Наконец навестить его явился эсэсовский бухгалтер средних лет, держа подмышкой кассовую книгу и гроссбух.

Бухгалтер пожелал ему доброго утра, выразив надежду, что он провел приятную ночь. За прошедшее время удалось лишь бегло просмотреть документы герра Шиндлера, но было решено, что человек, которого так высоко оценивают лица, вносящие столь солидный вклад в военные усилия, в данный момент не нуждается в особом внимании. К нам, сказал эсэсовец, кое-кто позвонил... Благодаря посетителя, Оскар заверил его, что не сомневался в быстрейшем разрешении недоразумения. Приняв обратно в свое распоряжение бухгалтерские книги, он получил все деньги до последнего пфеннига у стойки в приемной.

Внизу уже ждала его сияющая Клоновска. Ее старания установить нужные связи принесли результат, и Шиндлер, целый и здоровый, вышел из этого мрачного здания в своем элегантном двубортном пиджаке. Его уже ждал «Адлер», который был пропущен за ворота. На заднем сиденье расположился забавный пуделек Клоновской.

Глава 12

Во второй половине дня в обиталище Дрезнеров, расположившихся в восточной части гетто, появился ребенок. Девочку привезла в Краков супружеская чета из села, поляки, которые опекали ее. Им удалось уговорить польскую полицию у ворот гетто пропустить их. А ребенок прошел как их собственный.

Они были порядочными людьми, и им было очень стыдно из-за необходимости везти девочку обратно в Краков и оставлять ее в гетто. Она была обаятельным малышом, и они привязались к ней. Но как бы там ни было, держать еврейского ребенка на селе было невозможно. Муниципальные власти – не говоря уже об СС – предлагали до 500 злотых и больше, за каждого выданного еврея. Такие вот у них были соседи. Доверять им было нельзя. И не только ребенок попадет в беду, а и все мы. Господи, да есть места, где крестьяне охотятся за евреями с косами и серпами.

На девочку, казалось, не произвели впечатления грязь и убожество гетто. Она сидела за столиком в окружении мокрого белья и увлеченно ела кусок хлеба, который ей дала миссис Дрезнер. Она спокойно принимала ласковые слова, с которыми обращались к ней женщины на кухне. Миссис Дрезнер заметила, как странно настораживалась девочка при ответах на задаваемые ей вопросы. Как и все трехлетние дети она предпочитала яркие цвета. Красный. Она сидела в красной шапочке, красном пальтишке, маленьких красных ботиночках. Крестьяне, чувствовалось, обихаживали ее.

В ходе разговора миссис Дрезнер попыталась что-то выяснить о настоящих родителях девочки. Они тоже жили – точнее, скрывались – где-то в сельской местности. Но, сказала миссис Дрезнер, скоро им придется возвратиться и присоединиться к прочим обитателям краковского гетто. Малышка кивнула, но похоже, молчала она не только из-за застенчивости.

В январе ее родители попали в облаву, причиной которой стали списки, доставленные в СС Спирой, но пока среди толп веселящихся поляков, выкрикивающих: «Пока, пока, евреи!» – их гнали на станцию Прокочим, им удалось выскользнуть из колонны и пересечь улицу, изображая двух добропорядочных польских граждан, вышедших посмотреть на депортацию врагов общества; затерявшись в ликующей массе, им удалось добраться до пригорода; а оттуда – в село.

Теперь им тоже стало ясно, что такая жизнь далеко не безопасна, и летом они решили вернуться в Краков, как-то проникнув в него. Мать «Красной шапочки», как мальчишки Дрезнеров, вернувшись с работы домой из города, сразу же окрестили ее, была двоюродной сестрой миссис Дрезнер.

Вскоре дочь миссис Дрезнер, молодая Данка, тоже вернулась из прачечной авиационной базы Люфтваффе. Данке уже минуло четырнадцать лет и она была достаточно взрослой, чтобы получить Kennkarte(рабочую карточку), дающую право на труд вне пределов гетто. Она с радостью стала возиться с молчаливым ребенком.

– Геня, а я знаю твою маму Эву. Мы с ней вместе ходили покупать одежду и она угостила меня пирожными в кафе на Брацкой.

Девочка продолжала сидеть на месте, без улыбки глядя прямо перед собой.

– Мадам, вы ошибаетесь. Мою мать зовут не Ева. Она Яся. – Она продолжала называть имена своих выдуманных польских родственников, чему научили ее родители и крестьяне на тот случай, если ее будет спрашивать синемундирная польская полиция или СС. Члены семьи мрачно посмотрели друг на друга, застигнутые врасплох этой необычной для ребенка хитростью, но, даже сочтя ее неприличной, не стали опровергать ее, ибо понимали, что еще до конца недели она может стать существенным условием спасения.