Список Шиндлера

Что бы ни ждало впереди, посадка на поезд всегда внушала ужас. Даже при холодной погоде перехватывало горло от удушья, напряжение усугублялось еще и темнотой. Оказавшись в теплушках, дети, как всегда, тянутся хоть к проблескам света. Так в первое же утро поступила и Нюся Горовитц, пробившись к дальней стенке и приникнув к щели в стене. Глядя в проем, она видела по другую сторону путей витки проволоки, окружавшей мужской лагерь. У проволоки толпилась кучка детей, которые глядя на стоящие теплушки, махали им. В их стремлении привлечь к себе внимание чувствовалась какая-то настойчивость. И показалось, что, как ни странно, один из ребятишек напоминает ее шестилетнего брата, который в безопасности существует в лагере Шиндлера. А мальчик рядом с ним был буквально двойником их двоюродного братишки Опека Рознера. И тут она наконец все поняла. Это в самом деле был Рихард. И Олек.

Разыскав свою мать, она потянула ее за юбку. Присмотревшись, Регина с ужасом узнала мальчиков и заплакала. Дверь в теплушку уже была задраена, в вечерних сумерках их загнали сюда, плотно набив пространство теплушки, и любое неосторожное движение, любой намек на надежду или панику мог вызвать заразительное воздействие. Все остальные присоединились к ее рыданиям. Манси Рознер, оттянув родственницу от щели, заглянула в нее и сама заголосила.

Дверь откатилась в сторону, и приземистый эсэсовец осведомился, чего ради тут шумят. Никто не осмелился выйти вперед, но Манси и Регина все же протолкались сквозь гущу тел.

– Там мой ребенок, – в один голос сказали они. – Мои мальчик, – добавила Манси. – Я хочу дать ему знать, что я жива.

Он приказал им спуститься на платформу. Представ перед ним, они не могли скрыть удивления, пытаясь догадаться, что ему нужно.

– Ваша фамилия? – спросил он у Регины.

Она назвалась и увидела, что сдвинув пояс, он стал рыться в заднем кармане. Она не удивилась бы, увидев, что из-за спины покажется его рука с пистолетом. Но он протянул ей письмо от мужа. Такое же послание было вручено и от Генри Рознера. Он коротко поведал им, как он сопровождал их мужей в поездке из Бринлитца. Манси осведомилась, не позволит ли он им подлезть под вагон, между путями, словно бы они хотят облегчиться. Порой это разрешалось, если поезд долго стоял на путях. Он согласился.

Нырнув под вагон. Манси тут же издала тот особый свист, которым на аппельплаце в Плачуве давала знать Генри и Опеку, где она. Услышав знакомые позывные, Олек стал размахивать руками. Он повернул голову Рихарда, чтобы и тот увидел свою мать, глядевшую на него из-под вагонных колес.

Кончив возбужденно подпрыгивать, Олек вскинул одну руку и закатал рукав, показывая вспухшую на предплечье татуировку. И, поняв, что это значит, женщины стали махать в ответ и хлопать в ладоши, после чего и маленький Рихард поднял татуированную руку – и ему достались аплодисменты. «Смотрите, – говорили их закатанные рукава. – С нами все в порядке».

Но скорчившиеся под колесами женщины были в ужасе.

– Что с ними случилось? – спрашивали они друг друга. – Ради Бога, что они здесь делают? – Они догадывались, что объяснение всему происшедшему может быть в письмах. Торопливо открыв, они пробежали их глазами и снова разразились рыданиями.

Тут Олек открыл ладошку и показал, что у него есть несколько маленьких, как пилюли, картофелин.

– Вот! – крикнул он, и Манси отчетливо услышала его. – Не волнуйся, я не буду голодным.

– Где отец? – выкрикнула Манси.

– На работе, – ответил Олек. – Он скоро вернется. Я приберег эти картошки для него.

– О, Боже, – без сил пробормотала Манси. То, что он держит в руках, – не еда. Малыш Рихард был более откровенен. – Мамочка, мамочка! – плакал он. – Я такой голодный!

У него тоже была лишь пара крохотных картофелин. Он бережет их для Олека, сказал он. Долек и скрипач Рознер трудились в каменоломне.

Первым появился Генри Рознер. Приникнув к колючей проволоке, он тоже вскинул обнаженную левую руку.

– Татуировка, – радостно объявил он. Тем не менее, она видела, что его колотит дрожь; он одновременно и обливается потом и трясется от холода. Да, существование здесь не сравнить с той относительно спокойной жизнью в Плачуве, где ему было позволено отсыпаться в малярке после ночных часов, когда он отрабатывал Легара. Здесь, в составе оркестра, который порой сопровождал колонны, отправляющиеся в «душевую», Рознер уже не мог играть свои любимые мелодии.