Спираль

Вокруг захлопали, кто-то даже встал. Девочка раскланивалась. Юра сообразил, что смутно её помнит. Господи, подумал он, она же приезжала в часть в прошлом году, и как раз после её приезда случился прорыв со стороны Шеки сразу по нескольким перевалам, и нас бросили на помощь горным стрелкам, которых отрезали, и именно тогда штабную машину подорвали направленным фугасом, и Юре просто посекло мелкими осколками плечо, шею и затылок, а водителя и Витьку Панфилова, который никогда не любил ездить на переднем сиденье, а сейчас почему-то поехал, изодрало, как картечью, причём Витька ещё два часа жил… Как же её зовут? Имя почему-то напоминало кошачье. Чара? Нет, Чана. Чанита.

За годом год — одно и то же:
Меняет даты календарь,
Морщины бороздя на коже;
И вновь с полуночи январь
Сменил декабрьскую слякоть,
Ледок на лужах подновив…
А мне — смеяться, пить и плакать.
И задыхаться от любви.
Ох, любо, братцы, как же любо
Смеяться было в эту ночь —
До синевы сжимая губы,
Которым говорить невмочь —
И, как в песок, в сухую глотку
Вгонять шампанского глотки
И не хмелеть. И ясно, чётко —
Чуть суше разве? — бьёт в виски.
Год начался таким паденьем,
Что ниже невозможно пасть,
И болью — до осатаненья,
И самоистязаньем — всласть.
Свеча тихонько оседает,
В блаженный погружаясь сон.
Благослови, зима седая,
Всех тех, кто не был освящён.
Бенгальским росчерком блестящим
Был перечёркнут старый год
И начался год настоящий…
О, скуки он не принесёт![1]

Да уж. Скуки точно не было.

Понимая, что ещё немного, и его прорвёт, и никакой силы воли не хватит, чтобы остановить и удержать раскручивающуюся пружину, Юра тихонечко пошёл к выходу. Но, наверное, опоздал.

Началось что-то вроде тихой истерики, не видимой никому постороннему. Такое с ним довольно часто случалось в юности, в основном от застенчивости, и принесло ему славу беспощадного бойца и не знающего страха идиота — прыгал с крыши на крышу через переулок, ходил по тонкой трубе, перекинутой через глубокий овраг, и по гребню десятиметрового рассыпающегося брандмауэра, нарывался на поножовщину… Что-то внутри гнало его, и он не мог этому противостоять; о произошедшем потом помнил плохо, как о странных снах, и всегда вспоминал с мучительным стыдом, даже если ничего постыдного не совершал. Видимо, нехорошо было от самого факта утраты контроля. С возрастом это почти прошло и вот уже несколько лет не случалось…

Сейчас он обнаружил себя сидящим за деревянным столом, плотно окружённым людьми; было зверски накурено. Напротив сидела девица, вся в чёрном, с прямыми чёрными волосами, закрывающими пол-лица. Левая река его, как чужая, лежала ладонью вниз на столе, растопырив пальцы, а правая со скоростью швейной машинки вонзала в промежутки между пальцами нож. Рядом стояли шахматные часы. «Дзыннь!» — сказали они очень отчётливо; конёк упал. Юра высоко поднял нож. «Двести сорок, потом я сбился», — сказал кто-то за спиной. «Двести пятьдесят шесть», — сказал другой. Раздались аплодисменты. Юра сгрёб разбросанные по столу купюры.

— Спасибо, — сказал он девице. Та выглядела расстроенной. — Ну, извини. Долгие годы тренировок.

— Да ладно, — сказала та. — Рано или поздно — всегда проигрываешь.

— И не возразить, — согласился Юра. — Что будешь?

— «Шаровую молнию».

Юра подошёл к стойке.

— «Шаровую молнию» и пятьдесят лимонной, — сказал он.

— Никогда такого не видел, — сказал бармен.

— Это у меня от природы, — сказал Юра.

«Шаровая молния» здесь делалась с мескалем вместо водки, а ледяной шар в бокале в полутьме светился — наверное, там был какой-то съедобный флюоресцент.

Юра посмотрел на часы: два с минутами. Алёна пока не звонила.

— Не турбуйся, — сказала девица. — Обещала отвезти — отвезу.

— Звонка жду, — объяснил Юра.

— Не позвонит. Хотела бы — уже бы позвонила. Бабы — они простые.

— Разные бывают.

— Искусно притворяются.

— Это входит в меню.

— Убил. Смотри…

Она кивком подбородка указала направление. Юра скосил глаза. Через столик сидел офицер в форме межнациональных сил. Китель его был расстёгнут, галстук сполз набок, щека и подбородок багровели от помады. Девка, сидящая рядом с ним, одной рукой гладила его по ширинке, а другой что-то вытаскивала из внутреннего кармана кителя. Потом другая парочка хлопнулась за тот же столик, закрыв видимость.

— Так кто ты? — спросила соседка.