Спин

— С момента Затмения прошло пять с лишним лет. За барьером за это время пролетело больше пятисот миллионов лет.

У меня аж дыхание перехватило. Что сказать? Да я и языком пошевелить не мог. Казалось, что воздух не перенесёт звука.

Диана, заглянув в сердцевину, в самую суть проблемы, спросила:

— И… сколько нам осталось?

— Трудно сказать точно. Мы под защитой барьера, но сколько он протянет, насколько он эффективен? Существуют, однако, и кое-какие бесспорные, неотвратимые факторы. Солнце смертно, как и любая другая звезда. Оно сжигает водород и расширяется, становится горячее. Земля находится в комфортной зоне его системы, постепенно отодвигающейся наружу. Как я уже сказал, сейчас мы под защитой. Но потом Земля войдёт в гелиосферу. Солнце проглотит её. Какой барьер это выдержит?

— Сколько, Джейсон?

На него было жалко смотреть.

— Ну… лет сорок… может, пятьдесят. Чёрт знает.

Четыре миллиарда лет от Рождества Христова

Боль стала донимать больше, невзирая на морфин, купленный Дианой тут же, в Паданге, в соседней аптеке по просто смешной цене. Меня трясло, бросало в жар.

Состояние это было переменчивым. Приливы и отливы, волнами, приступами. В голове как будто лопались жаркие пузыри. Тело капризничало, отказывалось повиноваться. Однажды ночью я схватил воображаемый стакан воды и разбил реальную настольную лампу, разбудив соседей.

На следующее утро я об этом не мог вспомнить. Однако я видел свои порезанные пальцы и слышал ворчание коридорного, с которым Диана рассчитывалась за разрушенное гостиничное имущество.

— Что, я действительно лампу кокнул?

— Боюсь, что да.

Она сидела подле кровати в плетёном кресле. В номер доставили яичницу и апельсиновый сок, из чего я заключил, что ещё утро. За прозрачными шторами синело небо. Дверь на балкон открыта, впускает в комнату свежий воздух, запах океана.

— Извини, — пролепетал я.

— Ты был не в себе. Я бы велела тебе всё забыть, но ты и так всё забыл. — Она положила руку на мой лоб. — И ещё, к сожалению, не всё позади.

— Сколько?

— Уже неделя.

— Всего неделя?

— Увы.

Ещё половины не промучился.

* * *

Но интервалы просветления давали возможность кое-что записать.

Графомания. Одно из побочных последствий средства. Диана, находясь в аналогичном состоянии, исписала враз четырнадцать двойных листов библейским каиновым «Разве я сторож брату моему?» — отнюдь не крупным почерком. Собственная моя графомания несколько более упорядочена. Я аккуратно складываю исписанные листки на прикроватный столик; поджидая начала приступа, перечитываю написанное, чтобы запечатлеть его в памяти.

Диана целый день где-то пропадала. Когда она вернулась, я поинтересовался, где она гуляла.

— Налаживала связи.

Она рассказала, что познакомилась с транзитным брокером из Минанга по имени Джала. Его импортно-экспортные операции служили прикрытием для более выгодного нелегального эмиграционного брокеража. Известный персонаж, все в порту его знают и уважают. Она предлагала ему за судовые койки чёртову кучу чокнутых кибуцев, так что сделка не состоялась — пока. Но Диана не теряла ни трезвой расчётливости, ни оптимизма.

— Будь осторожнее, — предупредил я её. — Мало ли, кто-то ещё на нас выйдет.

— Пока ничего не заметила, но… — Она пожала плечами и кивнула на блокнот в моей руке. — Сочинял?

— Отвлекает от боли.

— Ручку держать не больно?

— Как при запущенном артрите, однако справляюсь, — произнёс я вслух и мысленно добавил: «…пока что». — Болеутоляющий эффект стоит дискомфорта.

— Очень неплохо у тебя получается.

Ужаснувшись, я украдкой глянул на неё.

— Ты… Ты читала?

— Ты сам мне предложил, Тайлер.

— В бреду, должно быть.

— Выходит, что так. Хотя я бы не сказала тогда. Выглядел ты вполне нормально.

— Я, видишь ли, писал не на читателя. — Меня испугало то, что я забыл, как всё это ей демонстрировал. Что ещё ускользнуло из памяти?

— Ладно, больше не буду. Но то, что ты там изобразил… — Она чуть склонила голову к плечу. — Удивил ты меня. И польстил, конечно. Никак не думала, что ты ко мне питал такие чувства, тогда, в таком зелёном возрасте.

— Чему тут дивиться…

— Нет-нет, это удивительно. Но вот в чём парадокс, Тайлер: твоя девица на страницах — холодная, равнодушная тварь, почти жестокая.

— Я тебя такой никогда не считал.

— Меня не твоё мнение беспокоит. Меня беспокоит то, что ты увидел. И моё собственное мнение.

Я с некоторым усилием держался сидя, гордясь своей выносливостью, но, скорее всего, способностью сидеть, а не безвольно валяться, меня наделили болеутоляющие. Трясло — значит, близился очередной приступ.

— Ты хочешь знать, когда я в тебя влюбился? Пожалуй, следовало об этом написать. Немаловажная деталь. Это произошло, когда мне было десять.

— Тайлер, в десять не влюбляются.

— Я точно помню. Когда умер Святой Августин.

Сент-Августин — имя непоседливого чёрно-белого спаниеля, крупного породистого пса, любимца Дианы. Она звала его «Сент-Дог». Диана передёрнула плечами:

— Жуть какая.