Спич

Евгений Евгеньевич расчехлил компьютер, установил в кабинете на письменный стол, розетка была расположена удобно, под правой рукой, провод питания не мешал, нажал кнопку – экран осветился. По давней привычке, прежде чем начать работать, Евгений Евгеньевич разложил пасьянс. Сошелся сразу, на экране сверху вниз посыпались розовые лепестки в виде сердечек – хороший знак. И Евгений Евгеньевич быстро, как один он только умел, когда нужно было сочинить рецензию или наметить план лекции, набросал текст. Перечел, не понравилось. И это был уже плохой знак. Если текст не удавалось набросать одним махом, значит, предстояла утомительная работа по переделке, и чаще всего всякий новый вариант выходил хуже предыдущего. Скажем, сомнительно, что обращение «дамы и господа» подходило в этом случае. А как у них, на церемонном Востоке, следует обращаться к собравшимся, шайтан его знает.

Надо бы было припомнить что-нибудь восточное, витиеватое, колоритное из Рудаки, что ли, или из Хафиза, или из Омара Хайяма, но при чем здесь Хайям? Из дальнего, забытого угла памяти вдруг всплыло нечто меланхолическое:

О, как жаль, что пора свежей юности прошла,
Юность прошла, как сверкание молнии, в один миг…

Откуда это? Кажется, из Джамала аль-Карши, тоже степняка, как и Евгений Евгеньевич нынче, писавшего велеречивую прозу, но подчас сбивавшегося на стихи, однако про свежую юность теперь было совсем некстати, сколько ж все-таки дряни скопилось в голове.

Евгений Евгеньевич прошелся по комнате, налил себе немного виски и написал «дорогие гости». Да, так лучше, решил он. «Дорогие гости! Дамы и господа! Друзья! Мы рады тому, что вы откликнулись на наше предложение – нет, приглашение – и согласились присутствовать…» Когда Евгений Евгеньевич заканчивал четвертый вариант, за окнами номера потемнело, степной горизонт заволокло, на Грузию ложится мгла ночная, и в дверь его номера тихо постучали.

30

Алим был в красной, явно парадной, выходной рубахе, и темные его глаза в полумраке коридора блестели слишком ярким блеском. Но алкоголем от него не пахло, наверное, анаши накурился.

– Что ж, входи, – молвил Евгений Евгеньевич, поглубже запахиваясь в халат и вглядываясь в лицо нежданного гостя. Да нет, жданного, жданного, не нужно себя обманывать. В лице парня сейчас не было и тени былой угодливости прислужника, напротив – что-то хулиганское почудилось Евгению Евгеньевичу в этом лице.

Парень вошел боком, будто крадучись, оказался лицом к лицу с Евгением Евгеньевичем, совсем близко, сантиметр до поцелуя. Потом отпрянул, мотнул головой и попятился, будто скользя по ковру, в глубь номера. Теперь можно было рассмотреть и прочую амуницию: на мальчишке были остроносые желтые туфли, а на шее поверх золотой цепочки – неужели крест, мелькнула мысль – болтались наушники от плеера. «Наверное, в таком виде к девкам на свидания бегает», – ревниво подумал Евгений Евгеньевич. У этого самого Алима были маленькие руки, как у обезьяны, а ноги, напротив, крупные, чуть неуклюжие, ступни большие, так бывает у юнцов, пока они не совсем сформировались. Парень подошел к окну, дернул на себя дверь лоджии, она не поддалась, тогда он открыл замок и распахнул дверь настежь.

– Что, жарко… тебе? – спросил Евгений Евгеньевич, поежившись под струей ледяного воздуха. Не мог решить, говорить ли этому мальчишке ты, получилось интимно, но не вы же ему говорить.

Парень обернулся и громко с развязным выражением выкрикнул нечто бессвязное, вроде вы отдыхаете, а я к вам в гости пришел. Нет, определенно парнишка был нетрезв.

– Я вижу, – холодно сказал Евгений Евгеньевич.

– Я же сказал, что приду. И вот – пришел. Принимайте.

И он без приглашения уселся в кресло, оставив открытой настежь дверь лоджии.