Спящий в песках

Я осекся, ибо шакал завыл снова, и на сей раз в его голосе чудилось нечто замогильное. Во рту у меня вдруг пересохло, и язык точно прилип к небу. Воздух вокруг задрожал, камни и паль замерцали, словно впитав в себя звездный свет, ворота позади нас заколыхались, как будто вдруг утратили плотность. Накатившая тошнота заставила меня пошатнуться и опереться о поваленную колонну. Ничего подобного этому странному, иррациональному ужасу мне не приходилось испытывать уже давно – с того дня, когда я стоял в гробнице Эхнатона перед ликом его царицы. Но странно – стоило мне вспомнить об этом, как ужас начал отступать, а шакалий вой смолк, сменившись мягким, обычным для египетской ночи шелестом пальмовых листьев и колышущихся трав.

Я обернулся к Дэвису.

– Если быть честным, я не знаю, что мы обнаружим. Да и какой смысл гадать об этом сейчас? Тайна должна оставаться тайной, пока она не раскрыта.

На сей раз американец промолчал. Он был бледен и на мое предложение закончить прогулку поспешил ответить согласием.

Обратный путь через Нил мы проделали в молчании. Судя по задумчивому и тревожному выражению лица моего спутника, он тоже пережил не совсем обычные ощущения. Лишь на другом берегу к нему вернулась обычная живость. Пока мы продвигались по полям в сторону Фиванских холмов, он с интересом расспрашивал меня о загадках, связанных с правлением Эхнатона. Я, со своей стороны, прилагал все старания к тому, чтобы не охладить, но, напротив, подогреть его энтузиазм, а потому методично перечислил имена родственников и приближенных мятежного фараона, чьи гробницы до сих пор не были найдены и, стало быть, ждали своего первооткрывателя.

– Проблема в том, – с печалью в голосе изрек я в завершение своего рассказа, – что раскопки – дело дорогостоящее. Вот если бы кто-нибудь пробрел концессию на раскопки в Долине царей и взял финансирование на себя...

Как и предполагалось, Дэвис с готовностью заглотнул наживку. При моем посредничестве он без труда получил в Службе древностей концессию на проведение работ, и я смог приступить к ним, не беспокоясь о материальной стороне дела.

У меня уже имелось представление о том, какой участок Долины сулит наилучшие перспективы, и нанятые для этой цели рабочие во главе с доказавшим свою компетентность Ахмедом Гиригаром были направлены именно туда.

В определенном смысле наши усилия были щедро вознаграждены, ибо в следующие два года я разыскал немалое число захоронений, включая гробницу деда Эхнатона, фараона Тутмоса IV. Увы, успеху в данном случае сопутствовало и немалое разочарование: все усыпальницы оказались безжалостно разграбленными. Нам не удалось найти ни золотых украшений, ни драгоценной утвари, ни каких-либо ценных с научной точки зрения артефактов. Осквернители праха не пощадили ничего – они опустошили даже гроб царя Тутмоса, сорвав и сбросив наземь многотонную кварцитовую крышку саркофага. Признаюсь, меня стали одолевать сомнения. Кроме того, спустившись в погребальную камеру на второй день после открытия гробницы, я приметил на дне саркофага какой-то поблескивающий предмет. При ближайшем рассмотрении он оказался уже известным мне амулетом. На нем было вытиснено все то же изображение: солнечный диск и две согбенные человеческие фигуры под ним. Положить туда эту вещицу могли лишь в течение нескольких последних часов. Но кто и зачем это сделал? Я терялся в догадках.

Ни показывать амулет Дэвису, ни даже рассказывать ему о находке я не стал, сочтя за благо оставить это происшествие своим личным секретом. Подстегивать американца в ту пору необходимости не было: с открытием каждой новой гробницы его энтузиазм неизменно возрастал, а пропорционально энтузиазму росла и уверенность в себе. Правда, это сказывалось на его отношении ко мне. Если первоначально Дэвис безоговорочно мирился с моим превосходством, признавая во мне человека более опытного и сведущего, то со временем он стал воспринимать Долину как свою личную вотчину. Мне же было отведено положение своего рода наемного управляющего. Пришлось напомнить ему о том, что я занимаю пост инспектора Службы древностей, а потому официально являюсь и руководителем раскопок. Дэвис против воли вынужден был согласиться с этими доводами. Чем дальше, тем чаще мы ссорились, и с каждой новой размолвкой самоуверенность и диктаторские замашки бывшего юриста проявлялись все явственнее.

И вот в разгар этого противостояния, осенью 1904 года, я узнал о намерении руководства перевести меня на должность главного инспектора в каирскую контору Службы древностей. Дэвис встретил эту новость с нескрываемой радостью. Он явно надеялся, что сумеет подчинить себе того, кто сменит меня на раскопках в Долине, – ведь с человеком новым справиться будет легче. Должен признаться, у меня имелись резоны опасаться, что его оптимизм на сей счет не лишен оснований.